Александрийская гемма

Следующей жертвой массированной обработки намечалась Наташа Гротто. Не сумев залучить ее в прошлый раз, Дина Мироновна не отчаивалась. Мудро умалчивая об истинной причине своих домогательств, продолжала с удвоенным рвением уламывать непокорную. Разве их не связывали узы, пусть дальнего, но все же родства? Или не она играла с Талочкой, когда та еще пешком под стол ходила? Помнила ее папу и маму, бывала в доме Георгия Мартыновича? Разве всего этого недостаточно?

Нет, шалишь, когда Дине Мироновне что-то втемяшивалось, она не знала отступлений: рано или поздно, но получала свое. Ее терпеливая, липко обволакивающая настырность действовала почти гипнотически. Если после двух-трех, могущих длиться часами, телефонных бесед человек не бросал с бранью трубку, его песенка была спета. Пути назад не было. Пообещаться, а затем не прийти мог лишь отпетый пройдоха. Да и тот в конце концов выбрасывал белую простыню капитуляции, подточенный комплексом вины.

Ни давно прирученная Наташа Гротто, воспринимавшая свою семиюродную тетку как неизбежное зло, ни даже Гордей Баринович, слывший вдобавок ко всему неуживчивым грубияном, не решились на открытый бунт. Пусть не в тот четверг, как первоначально намечалось, а лишь в следующий, но они были поданы к столу вместе с заливной рыбой и жареной уткой.

В силу деликатности ситуации гости званы были с особым разбором. За овальным павловским столом, сервированным гарднеровским фарфором и тяжелым хрусталем с неизвестными вензелями, собрались самые избранные. Каждый прибор был обозначен отпечатанной на машинке карточкой. Правое от себя место хозяйка предназначила Бариновичу, левое, как обычно, Валерочке. Наташу усадили по другую сторону — между восьмидесятилетним бодрячком-гляциологом Глазыревым и тоже весьма почтенным писателем-фантастом Тугановым. И тот, и другой оказались личностями весьма примечательными. Глазырев, хоть и считался в своей области крупным авторитетом, известность снискал не столько исследованиями по физике льда, сколько научно-популярными публикациями насчет электромагнитной природы якобы имеющегося у каждого человека биополя. Широкие массы телезрителей знали его как завзятого моржа и приверженца талой воды, будто бы предупреждающей в силу особой структуры развитие многих иммунных болезней. В Наташином кругу такие вылазки за грань узкой специализации справедливо считались дилетантскими, но факт был налицо: старикан исправно потягивал водочку и отпускал игривые комплименты.

Что же касается фантаста, то с ним вообще все было предельно ясно. Добиться известности ему помогли исключительно инопланетяне. Стоило где-нибудь мелькнуть хотя бы тени загадки, как Туганов уже был тут как тут с готовым рассказом-гипотезой. Судя по всему, его не слишком заботило, о чем конкретно шла речь: о свершениях великих цивилизаций прошлого или последних завоеваниях научно-технической мысли. Его отмычка подходила к любым замкам. И египетские пирамиды, и полученные на ускорителях первые антиатомы становились отправной точкой для фантастических спекуляций. Даже в детородных органах, гипертрофированно начертанных доисторическим художником на каких-то скалах в Сахаре, он ухитрился увидеть детали скафандра. Корзины на головах африканок, которые и по сей день предпочитают такой способ носки, он принял за гермошлемы с антеннами и ловко разглядел контуры отделяемого модуля в кукурузных стеблях, обвивавших босоногого индейского бога. О зареве в небе Петрозаводска и говорить не приходится. Писатель обрушил на голову доверчивой публики армаду космических кораблей. Приходится признавать, как ни грустно, что многие попадались на его удочку.

Наташа невольно улыбнулась, вспомнив негодующее опровержение по сему поводу в научном журнале. В сравнении с тиражами газет, восторженно превозносивших тугановские и иже с ним откровения, это была капля в море. Дина Мироновна, во всяком случае, ничего подобного не читала, хотя вести о постоянно возникавших вокруг Туганова скандалах докатывались и до нее. Она даже сделала тайную попытку установить истину, но успеха не имела, потерпев временное поражение в попытке зазвать заклятого недруга и оппонента Туганова. По мысли Дины Мироновны, столкновение двух знаменитых писателей могло прославить ее салон. Ведь что там ни говори, а самую стойкую память оставляют о себе все-таки склоки.

Ужин на первых порах протекал довольно скованно. Гордей Баринович, о котором каждому было что-то обещающе нашептано, определенно не торопился явить себя во всем интеллектуальном блеске. Зато много и жадно ел, усердно запивая вином, белым и красным, без разбора. Ни на писателя, ни на философа он никак не походил. Наташа сперва было приняла его за борца или штангиста. Низко посаженная голова, сидит набычившись, и стрижка короткая, и манеры опять же…