Александрийская поэзия

Песенки Главки, шутливой внушенные Музой, играл он,

Милого пьяницу он, Баттала, пел за вином, Котала,

Панкала славил… Почтите же словом привета

Память флейтиста-певца, молвите: «Здравствуй, Феон!»

Гедил

Мертвому петуху

Больше не будешь уж ты, как прежде, махая крылами,

С ложа меня поднимать, встав на заре ото сна;

Ибо подкравшийся хищник убил тебя, спавшего, ночью,

В горло внезапно тебе острый свой коготь вонзив.

Анита

Памятник этот поставил Дамид своему боевому,

Павшему в битве коню. В грудь его ранил Арей;

Темной струей потекла его кровь по могучему телу

И оросила собой землю на месте борьбы.

Анита

Маном-рабом при жизни он был; а теперь, после смерти,

Дарию стал самому равен могуществом он.

Анита

Плачу о девушке я Алкибии. Плененные ею,

Многие свататься к ней в дом приходили к отцу.

Скромность ее и красу разгласила молва, но надежды

Всех их отвергнуты прочь гибельной были Судьбой.

Анита

Не допустив над собою[468] насилия грубых галатов,

Кончили мы, о Милет, родина милая, жизнь,

Мы, три гражданки твои, три девицы, которых заставил

Эту судьбу разделить кельтов жестокий Арей.

Так нечестивых объятий избегнули мы, и в Аиде

Всё — и защиту себе, и жениха обрели.

Анита

Счастливо путь соверши! Но если мятежные ветры

В пристань Аида тебя, мне по следам, низведут,

Моря сердитых валов не вини. Зачем, дерзновенный,

Снялся ты с якоря здесь, гроба презревши урок!

Леонид Тарентский

Древний годами Ферид, живший тем, что ему добывали

Верши его, рыболов, рыб достававший из нор

И неводами ловивший, а плававший лучше, чем утка,

Не был, однако, пловцом многовесельных судов,

И не Арктур погубил[469] его вовсе, не буря морская

Жизни лишила в конце многих десятков годов,

Но в шалаше тростниковом своем он угас, как светильник,

Что, догорев до конца, гаснет со временем сам.

Камень же этот надгробный поставлен ему не женою

И не детьми, а кружком братьев его по труду.

Леонид Тарентский

Прах Марониды здесь, любившей выпивать

Старухи прах зарыт. И на гробу ее

Лежит знакомый всем бокал аттический;

Тоскует и в земле старуха; ей не жаль

Ни мужа, ни детей, в нужде оставленных,

А грустно оттого, что винный кубок пуст.

Леонид Тарентский

Бедный Антикл! И несчастная я, что единственный сын мой

В самых цветущих летах мною был предан огню.

Ты восемнадцатилетним погиб, о дитя мое! Мне же

В горькой тоске суждено сирую старость влачить.

В темные недра Аида уйти бы мне лучше, — не рада

Я ни заре, ни лучам яркого солнца. Увы,

Бедный мой, бедный Антикл! Исцелил бы ты мне мое горе,

Если бы вместе с собой взял от живых и меня.

Леонид Тарентский

Кто тут зарыт на пути? Чьи злосчастные голые кости

Возле дороги лежат в полуоткрытом гробу?

Оси проезжих телег и колеса, стуча то и дело,

В лоск истирают, долбят камень могильный и гроб.

Бедный! Тебе и бока уж протерли колеса повозок,

А над тобою никто, сжалясь, слезы не прольет.

Леонид Тарентский

Похоронен и в земле я и в море — такой необычный

Жребий был Фарсию, мне, сыну Хармида, сужден.

В глубь Ионийского моря пришлось мне однажды спуститься,

Чтобы оттуда достать якорь, застрявший на дне.

Освободил я его и уже выплывал на поверхность,

Даже протягивать стал спутникам руки свои,

Как был настигнут внезапно огромною хищною рыбой,

И оторвала она тело до пояса мне.

Наполовину лишь труп мой холодный подобран пловцами.

А половина его хищницей взята морской.

Здесь на прибрежье зарыты останки мои, о прохожий!

В землю ж родную — увы! — я не вернусь никогда.

Леонид Тарентский

Вы, пастухи, одиноко на этой пустынной вершине

Вместе пасущие коз и тонкорунных овец,

В честь Персефоны подземной уважьте меня, Клитагора

Скромный во имя Земли дружеский дар принеся.

Пусть надо мной раздается блеянье овец, среди стада

Пусть на свирели своей тихо играет пастух;

Первых весенних цветов пусть нарвет на лугу поселянин,

Чтобы могилу мою свежим украсить венком.

Пусть наконец кто-нибудь из пасущих поднимет рукою

Полное вымя овцы и оросит молоком

Насыпь могильную мне. Не чужда благодарность и мертвым;

Также добром за добро вам воздают и они.

Леонид Тарентский

Часто и вечером поздним, и утром ткачиха Платфида

Сон отгоняла от глаз, бодро с нуждою борясь.

С веретеном, своим другом, в руке иль за прялкою сидя,

Песни певала она, хоть и седа уж была.

Или за ткацким станком вплоть до самой зари суетилась,

Делу Афины служа, с помощью нежных Харит;

Иль на колене худом исхудалой рукою, бедняга,

Нитку сучила в уток. Восемь десятков годов

Прожила ткавшая так хорошо и искусно Платфида,

Прежде чем в путь отошла по Ахеронтским волнам.

Леонид Тареитский

«Как виноград на тычину, на этот свой посох дорожный

Я опираюсь. В Аид Смерть призывает меня.

Зова послушайся, Горг! Что за счастие лишних три года

Или четыре еще солнечным греться теплом?»

Так говорил, не тщеславясь, старик — и сложил с себя бремя

Долгих годов, и ушел в пройденный многими путь.

Леонид Тарентский

От Италийской земли и родного Тарента далеко

Здесь я лежу, и судьба горше мне эта, чем смерть.