Александровскiе кадеты (СИ)

— Что же не представите вы меня супруге вашей? — с лёгким холодком сказал папа.

Капитан снова дёрнул лицом, изобразив подобие улыбки.

Супруга и дочь были представлены. На папу жена Павла Николаевича смотрела робко, дочка же — с непонятной Фёдору сердитостью и льдом в глазах. Мальчишка, оказавшийся Константином, старательно попытался представиться господину полковнику по всей форме, но получилось это у него ужасно. Заэкал, замекал, сбился на солдатское «благородие», и то неправильное, потому что полковника полагалось именовать «ваше высокоблагородие».

Папа, конечно, сделал вид, что ничего не заметил, это не его дело.

— Не ждите нас, господин полковник… то есть Алексей Евлампьевич, — усмехнулся хромой капитан. — Нога у меня пошаливает, видать, япошкам предалась, плохо команды слушает!..

— Ничего, Павел Николаевич, — спокойно сказал папа. — Нам не к спеху. Сдача вещей в цейхгауз только через час, а построение и вовсе через два. Некуда торопиться.

Жена капитана — Мария Владиславовна — смотрела на папу совсем странно, прикусив губу. Фёдору стало не по себе, как и обычно случалось, если мама или кто-то из сестёр собирался плакать. Дочка — Софья — предостерегающе положила матери руку на локоть, но та лишь досадливо дёрнула плечом.

— Милостивый государь, Алексей Евлампьевич… я знаю, вы с Павлом были в одном полку…

— Мария! — хрипло зарычал капитан. — Прошу простить, господин полковник.

— А что «Мария»? — вдруг не послушалась жена. — Что «Мария»?! Сколько прошений мы уже написали, а?! Сколько?!

У папы на скулах напряглись желваки.

— Я буду счастлив помочь, сударыня. Чем…

— У вас «орёл» академии Генштаба, — Мария Владиславовна явила изрядное знание отличительных армейских знаков. — Павел говорил, вас из штаба Туркестанских стрелков вскоре на бригаду поставят. Не могли бы вы… — на щеках её играли красные пятна, она говорила быстро, взахлёб, очевидно, страшно стыдясь. Фёдор тоже готов был провалиться сквозь землю — как и сын капитана, тощий Константин. Они обменялись всего лишь парой взглядов, и стало ясно, что проваливаться они готовы были немедленно и вместе.

— Мария! — рявкнул капитан так жутко, что та осеклась. — Совсем забыла, всё, да? Господин полковник награды за позорную войну носит, не стесняется. И за тот бой, где я… где мне… — в горле у него заклокотало, рука судорожно ткнула в красные нашивки, единственные, нарушавшие идеальную белизну кителя.

— Успокойтесь, капитан, — уже совершенно ледяным тоном сказал папа. — Здесь женщины и дети. Прекратите, прошу вас. Если вам угодно поговорить со мной… я всегда к вашим услугам.

— Мои жена и дети, — хрипло проговорил Павел Николаевич, — обо всём осведомлены. Мне стыдиться нечего. Я счёл неуместным скрывать от них обстоятельства моего самого тяжёлого ранения, закрывшего мне… отрезавшего от меня… А вот вы, господин полковник, от вашего сына эту историю, похоже, утаили-с, да-с, утаили-с… Не рассказали, наверное, как я, командир первого батальона в вашем полку выполнял ваш приказ?..

Обмирая, Фёдор взглянул на папу — тот стоял, совершенно белый, и на щеках его играли желваки.

— Капитан Нифонтов, — проговорил он наконец. — Что и как я рассказываю своим детям — это моё дело. Впрочем, поскольку наши сыновья будут учиться в одном корпусе… будьте уверены, я расскажу всё Фёдору. А потом — точнее, сперва, как я понимаю — ваш Константин изложит… иную версию. Что же до меня, то я буду счастлив помочь сослуживцу и ветерану, в решающий момент боя выполнившему приказ, несмотря ни на что. Честь имею, капитан. Честь имею, сударыня, Мария Владиславовна. Честь имею, mademoiselle София. Желаю успеха вам в корпусе, кадет Нифонтов. Идём, Фёдор. Поспешим.

* * *

Они поспешили, да так, что Фёдору пришлось совсем туго. Папа шагал, не поворачивая головы и не оглядываясь; вот зачем-то принялся на ходу стягивать парадные белые перчатки…

— Папа?! — осторожно воззвал Фёдор. Именно «воззвал», но притом именно что «осторожно».

— еодоръ Алексевичъ, — вновь тем же самым голосом, что и у ворот, отрезал папа, — я вам всё расскажу. Не сомневайтесь. Просто сейчас у нас нет времени, история длинная и непростая. Но я вам её расскажу; и даже покажу, на картах, потому что иначе, представьте себе, понять будет трудновато. Что же до бедняги капитана… Он обижен, очень обижен, Федя.

— На вас, папа?

— И на меня, и на дивизионное начальство, и даже на Государя. Капитан Нифонтов обижен на всех, и ему от этого очень плохо, только он сам этого не понимает, — папа вздохнул.

Фёдор не очень понял. Как это «на всех обижен», «ему плохо», а сам при этом «не понимает»? Когда Фёдору было плохо и обидно, он понимал всё наираспрекраснейшим образом.