Александровскiе кадеты. Смута (СИ)

— Прошу вас, коллега, Евгений Сергеевич. Будете мне ассистировать, больше некому. Знаю, что вы не хирург, голубчик, но…

— Обижаете, милостивый государь Иван Христофорович. Я, как-никак, всю японскую прошёл. Как ассистировать при проникающих ранениях брюшной полости, знаю.

— Иван Христофорович… я ведь тоже могу…

— Вы, конечно, можете, ваше императорское высочество, но операция очень сложная. Нельзя терять ни минуты, может начаться сепсис. Необходимо будет начать вливание Penicillin-Losung, ваше импе…

— Татьяна, милый Иван Христофорович. Просто Татьяна. Я ведь вам во внучки гожусь.

— Ах, госпожа моя Татьяна свет Николаевна!.. Не будем спорить. За дело, Mesdames et Messieurs!..

Ничего этого Федор, конечно, не слышал. И ничего не чувствовал.

Две Мишени не уходил с передней пушечной площадки бронепоезда. Составы ползли медленно, несколько станций по пути к Гатчино оказались полностью покинуты (буфеты, разумеется, разграблены): сбежали все, вплоть до последнего обходчика или смазчика. Приходилось задерживаться и проверять каждую стрелку — многие были переведены так, что заводили в тупики.

Офицеры, не гнушаясь чёрной работы, грузили уголь из покинутых складов. К счастью, работали водокачки и паровозы жадно присасывались котлами к коротким раструбам шлангов.

Вагон-канцелярию в императорском поезде заполнял дым папирос. Яростно трещали все четыре «ундервуда», на походном прессе размножались Манифест, который ещё лишь предстояло предать гласности, воззвания и объявления. Место прислуги и свитских заняли военные — и гвардейские, и армейцы, даже несколько флотских.

Германские добровольцы меж тем втянулись в оставленный на поругание Петербург. Временное Собрание торжествовало победу; Кронштадт, форты и береговые батареи вместе с большинством боевых кораблей предались новой власти.

Однако, что Две Мишени успел услыхать от других, вырвавшихся из города, что случайно оказалось у них и что теперь лежало в его карманах — говорило, что к решающему броску готовится совсем иная сила.

Петросовет.

Уже вовсю шло брожение в полках и эскадронах, в экипажах и в запасных батальонах. У рядовых и у матросов перед глазами оказывались отлично напечатанные, яркие, броские листовки — эсдеки не дремали, развернув бешеную деятельность. У них в достатке нашлось и типографий, и бумаги, и денег, и транспорта — вся округа оказалась засыпана их листовками.

'Товарищи солдаты и матросы! Пробил час нашего освобождения! Долой кровавый царский режим, долой прогнившее самодержавие! Долой и презренную клику министров-капиталистов, которые ничем не лучше!.. Да здравствует социалистическая революция!.. Не будет жадных и глупых буржуев, обирающих простой народ! Не будет толстосумов-купцов, кулаков-мироедов, жирных попов, торгующих опиумом для народа!.. Наши цели просты и ясны каждому:

Землю — крестьянам!

Фабрики и заводы — рабочим!

Всю власть — советам! Страну — трудовому народу!..'

Простые слова, и знакомые. Но били они прямо в цель… как и там, в другом семнадцатом…

«Почему нас зовут большевиками? Потому что мы — за большинство народа и потому, что большинство народа за нас!.. Никто не даст крестьянину земли, никто не даст рабочему завод — кроме нас!.. Мы одни решительно порываем со старым миром, миром зла, крови и несправедливостей, где бедному человеку доставались одни кости!.. мы одни говорим — землю делить, по справедливости, по числу едоков! Мироедов-кулаков — вон из наших сёл! Кулачье — раскулачить! Дома их, скотину, инвентарь — беднейшему трудовому крестьянству!.. Братья-бедняки, поднимайтесь, создавайте комитеты деревенской бедноты — комбеды, берите власть, гоните кровопийц из деревень в шею!..»

Что делать? Пока ещё поезда продолжают движение, рвутся на юг; но, само собой, телеграф им не обогнать. Скоро, совсем скоро захватившие власть в Петербурге отдадут соответствующие приказы; тот же Гучков, к примеру. Ни мужества, ни решительности ему не занимать; какие-то полки могут и выполнить приказ «законного правительства из состава депутатов Государственной Думы». И тогда останется только пробиваться с боем, но, опять же — куда?

Как в той реальности, уходить на Дон, на Кубань, надеясь на казаков, на богатые села Тавриды и Новороссии? На рабочих Юзовки и Донбасса, хорошо зарабатывавших, имевших собственные дома, никак не похожих на «пролетариев», которым «нечего терять, кроме их цепей»?..

Но там это не кончилось ничем хорошим. Казаки «устали от войны» и не хотели уходить далеко с родного Дону; в селах Причерноморья, где, как говорится, «оглоблю воткни — телега вырастет» хватало тех, кому глаза жёг достаток соседа; и офицеры, дававшие присягу Государю, предпочитали сперва отсиживаться по квартирам, а потом покорно отправиться на службу к большевикам — кто из страха, кто за паёк, а кто и из надежды скакнуть в первые из последних.