Александровскiе кадеты

— Игорь Иванович. Рассказывай.

Игорёк побледнел ещё больше.

— Деда, да я ж ничего… Вот бабушке сказал… ну, девчонок из моего класса встретили, Юльку со Светкой… Так они ж ничего не —

— Они-то, может, и не. А вот мой коллега Сергей Сергеевич Никаноров — он-таки да.

— Постой, Коля, а откуда он —

— Мы и не подозревали с тобой, что он, оказывается, двоюродный дядя той самой Юли Маслаковой, — Николай Михайлович словно разом постарел лет на десять. — Ах я, дурак набитый… Не проверил… А славная девочка Юля, оказывается, вполне дружна со своим дядей Сережей. И раззвонила ему всё о вашей встрече. Ну, а Никаноров — кто угодно, но не глупец. Решил задачку. И, видишь ли, пытался припереть меня к стенке.

— Простите, милостивый государь, но мы ничего не понимаем…

Профессор вздохнул.

— Видите ли, Ирина Ивановна, голубушка. Изначально нас — исследователей парадокса времени — насчитывалось больше. Сергей Сергеевич Никаноров — ученик моего отца, очень талантливый, настоящий самородок, отдадим ему должное. Вот только взгляды у него…

— Большевицкие, — врубила Мария Владимировна. — Эх, жаль, не встретился он мне летом девятнадцатого…

— Мура! Ну не встретился он уже тебе, не встретился! — раздражённо заметил профессор. — Я знаю, я знаю, ты бы не промахнулась, у тебя и значок «За отличную стрѣльбу» имеется, ещё с того времени!

Федя воззрился на хозяйку с новообретённым уважением. «За отличную стрѣльбу», ого!

— В общем, он догадался, — хмуро сообщил Николай Михайлович собравшимися. — Понял, что нам удался перенос из другого временного потока. И, конечно, вцепился в меня и когтями, и зубами.

— И что же хочет?

— Ну, понятно что, Мура. Теперь возвращение оттуда перестаёт быть чистой теорией. Становится практикой. Никаноров требовал подробностей.

— Но ты же ничего ему не сказал, так?

— Не сказал, — профессор отвернулся. — Однако он угрожает.

— Чем же? — поджала губы хозяйка.

— Мура! Ты сама не понимаешь? Доносом в КГБ, конечно же!

Что такое это «кгб», Федя не понял. Но попадать туда явно не следовало.

Глава 11.3

— Он не дерзнёт, — осипшим вдруг голосом сказала Мария Владимировна. — Его же самого привлекут… за соучастие и недонесение…

— Господа, — вступила Ирина Ивановна. — Вы спорите о чём-то, нам совершенно непонятном. Мы едва ли можем тут чем-то помочь, здесь, в вашем времени. Нам надо возвращаться. Вы обещали —

— И мы выполним своё обещание. — Николай Михайлович поднялся. — Во всяком случае, так быстро, как сможем. Расчёты закончены. Осталось только добраться до машины и всё сделать.

— Она не в том подвале, где мы оказались?

— Нет, Константин Сергеевич. Совсем в ином месте. Пришлось перенести, в том числе и из-за только что позвонившего… индивида.

— Но что он хочет?

— Неважно, — отмахнулся профессор. — Вы правы, госпожа Шульц, наши трения и споры вас не касаются. Вы не просили о переносе сюда, вы оказались здесь случайно. Не буду даже упоминать, что, скорее всего, этот перенос спас вам жизни; вы, в конце концов, не просили вас спасать. Да, мы готовились. Мы очень тщательно готовились, пытаясь изменить наше прошлое и настоящее. Потому что нормальная жизнь России прервалась в феврале семнадцатого, и дальше всё по спирали пошло вниз. Да, сейчас — много-много лет спустя и много-много потерянных человеческих жизней, разрушенных храмов, сожжённых усадеб и прочего, небрежно отброшенного большевиками как «не стоящее внимания» — у нас появился шанс, и мы не можем его не использовать.

— Несмотря на то, что вы собираетесь решить за всех, кто живёт сейчас в вашем времени? — медленно спросила Ирина Ивановна. — Вас ведь не интересует их мнение, так?

— Милая барышня, — отвернулся профессор, — да, сейчас жизнь совсем иная. Мы с Мурой живём уже в пятой стране, если разобраться. В пятой, хотя никуда не переезжали.

— Это как? — удивился Федя.

— Очень просто, господин кадет. Мы родились в великой Империи; глазом не успев моргнуть, оказались в Российской республике; затем, после октября семнадцатого, когда большевики взяли власть — в Советской России, потом — в Союзе Советских Социалистических Республик. И Советская Россия 19-го или 20-го года совершенно не походила на Советский Союз конца двадцатых, а он — на себя же десять лет спустя. Менялось всё. Был «военный коммунизм», где была запрещена торговля и все трудились за паёк; была «новая экономическая политика», когда правители новой России, поняв, что довели её до ручки, дали на время задний ход, разрешив предпринимательство, частную торговлю и прочее; было уничтожение этой «новой политики», голодные и полуголодные годы, обожествление тогдашнего главы большевиков, Иосифа Джугашвили. Был террор. Была война. Потом Джугашвили умер, окончились массовые репрессии, мы, которые «из бывших», перестали дрожать от каждого звонка в дверь, раздавшегося в неурочное время. Это была уже совсем иная страна, пятая по счёту. В которой живём и сейчас. По-прежнему трещат с трибун высокопарные фразы о «движении к коммунизму», в которые никто не верит; но, по крайней мере, людям дали жить. И они приспосабливаются, как могут.