Александровскiе кадеты

Он указывал на большую картину справа от императорского портрета. На ней из-под колес кареты с двуглавым орлом вставал рыжий сноп пламени, разбрасывая в стороны фигурки людей — кто в шинели, кто в гражданском.

— Сейчас на этом месте, как вы, возможно, знаете, собор Воскресения Христова на Крови, или, как говорят в народе, просто Спас на Крови. Средства собирали по всей России, да… Память царя-Освободителя увековечена достойно. Так, в громе и пламени, в крови и смуте, началось правления нынешнего государя. А продолжилось, — тут Аристов улыбнулся, — уже совершенно иначе. Ну-ка, господа кадеты, прошу взглянуть и вот на эти полотна. Кто сможет мне сказать, что на них изображено?..

Фёдор вгляделся. Картины были хоть и не такие огромные, как в Русском музее, но тоже большие, красивые, со множеством деталей. На первой государь Александр Третий стоял возле трона, словно только что с него поднявшись, а перед ним преклоняли колена двое толстяков в роскошных, шитых золотом халатах. Лысые головы их блестели; они почтительно протягивали императору какие-то свитки.

Это Фёдор знал и только-только вознамерился ответить, как его опередил невысокий круглолицый кадет в роговых очках, судя по виду — большой любитель плюшек и пряников.

— Э-э… Его Императорское Величество… а-а-а… принимает присягу эмира бухарского и хана кокандского, э-э-э… картина господина Репина, Ильи Ефимовича. Очевидно, копия; оригинал хранится в Русском музее, дар купца первой гильдии…

— Достаточно, — поднял руку Две Мишени. — Весьма хорошо, кадет —?

— Ниткин. Петя Ниткин, — совершенно по-домашнему ответил мальчик в очках.

Кто-то из кадетов захихикал — кажется, тот самый рослый второгодник, которого Фёдор заметил ещё на построении.

Подполковник кивнул, невозмутимо глядя на Петю.

— Господин кадет Ниткин, и вы, все остальные, прошу запомнить. Вы в армии, господа, и обращаетесь к старшему по званию. Ну, как следует отвечать, господин кадет?

Петя Ниткин мучительно покраснел и опустил голову.

— П-простите… г-господин п-полковник…

— Подполковник, — мягко поправил Две Мишени. — Всё не так страшно. Достаточно начать с «господин подполковник». Будут обстоятельства, когда вы сможете обращаться ко мне «Константин Сергеевич» — так меня зовут — но сейчас я — ваш отделенный командир, и обращаться надлежит по уставу. Попробуем ещё раз, господин кадет. Итак?

Но Петя только пламенел ушами и молчал, уставившись в пол.

«Кажется, сейчас расплачется», подумал Федя. Плакса-вакса, рёва-корова — ох, задразнят!..

— Господин подполковник! Разрешите обратиться! — вдруг услыхал он собственный голос.

Константин Сергеевич с лёгким удивлением взглянул на него.

— Разрешаю, господин кадет. Представьтесь только.

— Господин подполковник, седьмой роты первого отделения кадет Солонов Фёдор! Осмелюсь доложить, господин подполковник, картина сия посвящена присяге на верность державе российской, владетелями ханства Кокандского и эмирата Бухарского принесённой, имевшей место быть мая месяца второго числа года одна тысяча восемьсот восемьдесят первого от рождества Христова!

— Подлиза, — прошипел кто-то в спину Фёдору.

— Отлично, кадет Солонов, — одобрил Две Мишени. — Военгимназия?

— Так точно, Третья Елисаветинская, господин подполковник!

— Оно и видно, — кивнул тот. — Само собой, устав знаете. Что ж, поручаю кадета Ниткина вашему попечению. Он, что докладывать, знает, только не знает пока ещё, как. Вот вы его и обýчите. Чего удивляетесь? — подполковник обвёл мальчишек твёрдым взглядом. — Вы, господа, в значительном, хочу надеяться, числе — будущие офицеры, и долг первейший ваш — учить подчинённых всему, что сами знаете. А учить тоже надо уметь. Всё понятно?

Кто-то из кадетов попытался ответить «по форме» — то есть «так точно, ваше высокоблагородие господин подполковник!» — но получилось, само собой, нестройно и вразнобой.

— Неплохо на первый раз, — усмехнулся Две Мишени. — Что ж, продолжим экскурсию нашу. Следующая картина, господа кадеты! Что мы видим? Чему она посвящена?

Фёдор, стараясь не думать о «подлизе», наморщил лоб — на картине рукоплескал театральный зал, публика стояла, сверкала позолота резьбы бельэтажа и ярусов; а на сцене государь надевал алую ленту на шею склонившегося перед ними человека во фраке. По обе стороны от них стояли артисты в костюмах, и тоже, судя по всему, аплодировали.

Тут, приходилось признать, кадет Солонов плавал весьма основательно, не семь, а все семьдесят семь футов под килем. К театрам он, как и положено мальчишке, относился пренебрежительно, уважая только шипучее ситро из буфета.

У державшегося поближе к Феде Пети Ниткина шевелились губы, но заговорить вслух он не решался.