Александровскiе кадеты

— Немец, небось, — услыхал Федор за спиной голос Кости Нифонтова, развязный и с издевочкой. — Немец-перец-колбаса, кислая капуста!..

— Мож, мы его того? — тотчас предложил Воротников. — Чтоб знал, что мы — ого-го!

Что значило «того» и «ого-го», лично Фёдор Солонов не понял, однако Нифонтов захихикал, а Бобровский снисходительно ухмыльнулся.

— Нэ стоит, господа, нэ стоит, — остановил он приятелей. — К тому же… Господин Солонов, а господин Солонов!..

— Чего тебе? — обернулся Фёдор, пока они шли широким и светлым коридорам корпуса к дверям классной комнаты.

— Слышэл я тут краэм уха… что ты с Севкой Воротниковым дрэтсэ собрэлсэ?

— Твоё какое дело, Бобровский? — Федя не собирался уступать.

— Ну кээк жэ. Всеволод друг мой, а дэла друзэй — мои дэла, вот тэк!

— Заместо него хочешь?

Бобровский вновь ухмыльнулся, уверенно, солидно.

— Зачэм замэсто? Уговор дороже дэнэг. Только глупо это, Солонов, из-за тихони в драку лэзть.

— Отстань, Бобровский, а?

За спиной Льва маячили напряжённые физиономии веснушчатого и вихрастого, рыжий куда-то делся.

— Могу и отстэть, — пожал плечами Бобровский. — Мне-то что? Тэбэ с Севкой дрэтсэ, нэ мнэ.

Федор не ответил, потому что они оказались у знакомых уже дверей.

Расставленные непривычно, по дуге парты, не парные, а на одного. Высокая кафедра учителя, его массивный стол, в углу — тележка с каким-то аппаратом под аккуратным холстом. На стенах висели портреты писателей, но не знакомые, стандартные литографии, а настоящие полотна, как и в вестибюле корпуса.

Прямо над доской (вернее, досками, занимавшими всю стену) висел портрет Государя; а рядом с дверьми — большая батальная картина, сразу привлекшая Федино внимание.

На ней поднимались земляные валы с фашинами поверху, из полузасыпанных амбразур торчали чёрные жерла старинных пушек. Все подступы к валу завалены были телами — большей частью в красных мундирах с белыми перевязями, среди которых и ближе всего к валам примешивались серо-зелёные русские шинели. Над бастионом гордо реял армейский флаг с косым крестом и двуглавым орлом в середине, а рядом с ним стояли два человека, один молодой, и другой, средних лет, с характерным профилем и единственными в своём роде бакенбардами.

«Тайный совѣтникъ камергеръ А.С.Пушкинъ и поручикъ графъ Л.Н.Толстой на Малаховомъ курганѣ».

Федор дисциплинированно сел в середине, рядом с Петей. На первый же ряд, как ни странно, первым плюхнулся Бобровский, прямо напротив кафедры. Нифонтов устроился рядом; несчастный Воротников заметался, словно цыплёнок под коршуном. Вся его второгодническая душа отчаянно стремилась забиться в самый дальний от учителя угол; однако Бобровский поманил его и Севка со страдальческим выражением уселся под другую сторону от приятеля, на самый край скамьи, словно была она из раскалённого металла.

Лев принялся что-то втолковывать Воротникову, но длилось это недолго. В коридоре зазвенел звонок, и, едва его трели стихи, как за дверьми послышались сперва приглушённые голоса, а потом — шаги.

Створки распахнулись, в класс первым шагнул Две Мишени, за ним — дядька-фельдфебель.

Отделение дружно встало.

Назначенный дежурным долговязый Юрка Вяземский вскочил, хлопнув крышкой парты.

— Господин подполковник, в седьмой роте первом отделении по списку кадет двадцать, из них в лазарете никого, в отпуске никого, налицо двадцать!

Вяземский отбарабанил это с чёткостью и ловкостью бывалого военгимназиста; Федор аж зауважал. Так лихо в его прошлой гимназии докладывать не умели, тянули и мямлили, норовя выиграть хоть минуточку до звонка на перемену, которую начинали ждать с самого начала урока.

— Вольно, господа кадеты, — сказал Константин Сергеевич, но как-то странно, он словно был чем-то смущён. — Вообще-то вы не мне докладывать должны, Вяземский, а…

— А мне, — раздался звонкий молодой голос.

Усатый дядька-сверхсрочник поспешно отшагнул в сторону, и в класс быстро вошла, почти вбежала молодая женщина, в длинной серо-синей юбке и строгой однотонной блузке, бежевой с глухим стоячим воротником, около него — ониксовая брошь. Волосы тщательно собраны в высокую причёску, взгляд строгий и решительный.

— Да-да, — растерянно сказал Две Мишени и кашлянул. — Господа кадеты, ваш… преподаватель русской словесности госпожа Шульц. Ирина Ивановна Шульц.

Фёдор вытаращил глаза, как и остальные кадеты. Учителей-не мужчин у него ещё не случалось. Особенно в военной гимназии. Как так? Как так? Так разве бывает?

— Здравствуйте, господа кадеты, — голос у Ирины Ивановны был спокойный и ровный, только щёки чуть-чуть румяны. — Так кто из вас должен мне доложить о наличии на уроке?..

Вяземский взглянул было на подполковника, однако тот почему-то смотрел вниз, на собственные сапоги. И, верно, они вполне могли послужить зеркалом, так были начищены.

— Господин… госпожа преподаватель… ница? — растерялся и сбился Вяземский.

— Госпожа преподаватель, очень хорошо, — кивнула m-me Шульц и слегка улыбнулась, ободрительно.

Вяземский вновь протараторил свой короткий рапорт.

— Прекрасно, просто замечательно, — одобрительно кивнула Ирина Ивановна. — Читайте молитву!