Александровскiе кадеты

Жёстко стучат каблуки офицерских сапог, подбитые железом. Торопливо, но и уверенно отвечают им аккуратные не отстающие каблучки женских ботиков.

— Вы считаете, что не стоило говорить?

— Считаю?! Считаю! Уверена! Не сомневаюсь!

— Ирина Ивановна, вы всегда утверждали…

— Утверждала и буду утверждать, что без натуралистических подробностей ваша речь, уважаемый Константин Сергеевич, стала бы ещё лучше. А вот дело мальчишкам надо было дать. То, которое по силам. Просто удивительно, что вы, с вашим-то опытом…

— Кхм!

— Что, и вы простужены? Ничего не поделаешь, пойдёмте к милейшему нашему эскулапу вместе. За микстурой.

Глава 4.1

Кабинет военных игр

3-тье сентября 1908 года, Гатчино

Конечно, в городе поднялся ужасный переполох.

Конечно, в корпус кинулись родители, кто жил поблизости или в столице — но Гатчино объявили на осадном положении, поезда шли в обход, по Варшавской ветке, и не останавливались. Канцелярия без устали телефонировала и телеграфировала всем и вся, что никто из кадет не пострадал, все в наличии, увечных нет.

Кадетам также сообщали, что родные их живы и здоровы — но, увы, так повезло не всем.

На следующее утро за завтраком разнеслась весть, что у троих кадет старших рот погибли близкие — Федя видел, как юноши, бледные и шатающиеся, садились в извозчичьи пролетки, а офицеры объясняли мрачным кучерам, куда ехать.

После завтрака вместо занятий объявили общий сбор.

Вышли те самые высочайшие указы.

Кадеты собирались притихшие, молчаливые; один лишь Ниткин исхитрился каким-то образом упросить дежурного фельдфебеля на входе дать ему просмотреть свежие газеты. Обратно в роту он прибежал с круглыми глазами.

— Там такое! Такое!.. — только и успел он сказать.

Собрались в роскошном актовом зале. За ночь — или уже утром — успели добавить траурного крепа, светлое и радостное сменилось чёрным. Чёрными же были и траурные повязки на рукавах офицерских кителей; госпожа Шульц явилась в чёрном платье и под чёрной вуалью.

Государь объявил траур «въ честь невинноубіенныхъ». «Да падетъ кровь погубленныхъ чадъ Нашихъ на головы злодѣевъ, сіе учинившихъ». Сами указы Федя выслушал, как во сне. Грозные слова опускались на дно души, словно тяжкие каменные глыбы. Многие были просто непонятны — какие-то там «свободы собраній и шествій», «неприкосновенность печати, пестующей разрушительные призывы» — всё это от Феди Солонова было как-то далеко.

Потом была заупокойная служба, и лишь после обеда занятия возобновились.

Причём возобновились они с самого долгожданного предмета — «военного дела», которое как и раз и вёл Две Мишени.

— Господин подполковник, в седьмой роте первом отделении в наличии…

— Вольно, садитесь, — махнул рукой Аристов. Вздохнул, поправил траурную повязку. — Садитесь, господа кадеты. Жизнь продолжается, Господь даровал нам дни наши, чтобы прошли они с пользой.

Класс, где они сидели, сильно отличался от остальных.

Был, во-первых, куда больше.

Во-вторых, сиденья шли амфитеатром, словно в университете или в Академии Генштаба, куда Федю Солонова как-то раз взял папа.

В-третьих, стены были густо завешены топографическими картами. Карты все исчёрканы красными и синими стрелами; стрелы сталкивались, переплетались, словно змеи и Фёдор знал, что каждое такое столкновение оборачивалось солдатами, навсегда оставшимися там, на сопках Манчжурии — потому что названия были куда как знакомы: Порт-Артур, Ляоян, Мукден…

Сквозь высокие арчатые окна с раскрытыми жалюзи лился мягкий сентябрьский свет. Привычные грифельные доски скрывали катавшиеся на рельсах сдвижные панели, как и в классе самоподготовки, увешанные крупномасштабными штабными картами.

В середине же помещался огромный квадратный стол, вернее даже не стол, а нечто вроде коробки, огромной песочницы, в которой кто-то поставил макеты холмов и гор с зелёными лесами и голубыми нитками рек меж ними. Были там и домики, и мосты, и заборы, и… чего там только не было!

Такие макеты Федор до этого видел только в столице, в Артиллерийском музее. Остальные кадеты, похоже, тоже.

— Игровой стол, — Две Мишени любовно похлопал по полированному боку. — Извольте видеть, господа кадеты, внутри него мы можем построить любой рельеф, любой ландшафт с достаточной степенью точности. Скажем спасибо Фаддею Лукичу. Фаддей Лукич, братец, спасибо тебе.

Из угла выступил немолодой уже бородатый унтер. Хоть и в годах, обмундирование на нём сидело как влитое, сапоги сияли, а в бляху, если б не герб, наверное, можно было смотреться.

— Рад стараться, ваше высокоблагородие, Константин Сергеевич.

— Да… мы с Фаддеем Лукичом, ныне — старшим штабс-фельдфебелем в бессрочном отпуску, там как раз и побывали. Во-он на той вот горушке… Верно, Фаддей Лукич?

— Верно, вашевыскородие, господин подполковник! Дали прикурить япошкам!