Алексей Балабанов. Встать за брата… Предать брата…

Да и не технический же вуз, где нужно вникать в логику процессов и формулы учить. Тут даже если не учил, то можно по ассоциации, заболтать и тему, и рему. Лингвистика – вообще дело попугайское. Перенимай, что слышал или прочитал. Да и вымысел – дело похвальное, творческий процесс. А в педагогах больше женщины – многие по-матерински снисходительны, пусть даже и встречаются стервозины. На переводческий фемин тогда в студенты не принимали – вот уж дискрим-то, такое и помыслить сегодня невозможно.

Но если бы мне тогдашнему предложили сказать, кто из парней его окружения, включая и его самого, способен чего-то достичь (и тем более в искусствах), мой выбор пал бы на других. Да – я знал от Леши, что отец у него руководил объединением научно-популярных фильмов на Свердловской киностудии, он не скрывал своего интереса к истории кино, особенно американского, но и воображение не рисовало мне его будущности в кинематографе.

Он вовсе не был изначально великим правдолюбцем, каким его теперь рисует и кондово-русская, и околокиношно-либеральная молва (за те фразы его героев, что теперь нарасхват по любому случаю). Мог и слукавить – и по нужде, боясь неприятностей, и в запале, поскольку любил покричать самовыражаясь – с подкавычинкой, не отличался и обязательностью. Но велики ли то грехи для студента?

Мужской статью Леша не блистал и сдачи дать не умел. Так ведь и те, кто умеет, как правило, не сильно одарены воображением, с другой стороны. Но интеллектуально боязливым не был, а ведь этот вид трусости в масштабе нации бывает пострашней. Он был проказник и мастер учудить какой-нибудь моветончик, мог и постоять за себя – но только не руками. Но то ведь в наших глазах было и плюсом скорее – отражением его интеллигентности природной.

Суровых в простоте и задиристых, скажем, сормовчан, как раз и способных махать кулаками, в городе вполне хватало. Мы их прозывали «пирожками». У тех было в моде ношение зимних шапок покроя «пирожком» – что-то вроде высокой пилотки из меха. Такие, кажется, в те времена носили члены политбюро, взгромождаясь на ленинскую усыпальницу у Кремля. У вождей они как будто были из пыжика, теленка северного оленя, а из какого зверья у простолюдян – не знаю, но считались верхом признания и приличий.

Отдельная тема – «винил». Название пришло потом и было еще притянуто за уши в его черной комедии лубочной, в «Жмурках». Если не было придумано самим Балабановым, то скорее всего родилось в недрах творческой исполнительской «тусни». Тогда, в 70-е, мы этого так не называли, просто диски – и все. Диски или пласты. Да и не могли мы это так назвать, потому что для многих оно было свято. («Винил» – это уже презрительно, ретроспективно.) Cum respectum – даже у тех, кто в музыке ничего не смыслил и не чувствовал. Ни в классической, ни в роке, ни в какой. Объясню – почему…

На третьем или четвертом курсе часть студентов переводческого факультета (еще раз: в те годы на нашем «факе» торжествовал строжайший сексизм и принимали исключительно парней) ежегодно отъезжала в Англию на стажировку. На пару ли месяцев или на полгода – не вспомню точно. Все они привозили оттуда (помимо джинсов «левайс» или «вранглер», сигарет «филипп-моррис», «покетбуков» с броскими глянцевыми обложками или тихой сапой какого-нибудь Солженицына между «мальборо» и «кэмел») еще и кучу пластинок рок-музыки. В моей английской группе из девяти парней не было ни одного, кроме меня, с начальным музыкальным – как не было ни у кого и малейших любительских навыков музыканта или продвинутого меломана. Но каждый из троих избранников судьбы привез из проклинаемого Запада в Страну Советов полчемодана рока. По большей части это были подержанные, хоть и не сильно заигранные диски, но частью и новенькие.

Неизменные The Beatles, Deep Purple, Pink Floyd, Uriah Heep, The Rolling Stones, Creedence Clearwater Revival, Elton John, Genesis, Alan Parson, ELO – и прочая всячина, включая «квинов». Точно помню, что джаз или кантри не были в чести и не имели приличной цены, разве что на кассетах привозили – они только появляться стали. Молодежь «торчала» от громких имен, ярких музыкальных ходов, дивного аранжимента, загадочных для нас советских в своем драматизме текстов. Что-то реализовалось у «фарцы», а что-то запиливалось до треска на плохой игле в родной общаге.

Такое повторялось из года в год, и пусть на стажировку за границу ездило не более трети студенческой группы (как правило, отличники и комсомольские активисты), но и одно это обстоятельство служило большим стимулом к поступлению на переводческий факультет. Мы были закрытой и нравственно стерильной страной, и внешний мир манил нас несказанно.

Так что «винил» – это уже пришло потом, спустя много лет, не без креативных стараний, возможно, и самого Балабанова. И смещало уже смыслы в сторону обобщения, для дезигнации явления уже постфактум. Редкий случай – повторюсь… называть это все «винилом» и язык не повернулся бы.