Алексей Гаврилович Венецианов

Теперь, в 1840 году, когда Венецианов решился наконец хлопотать о месте в Академии, уже сама Академия стала далеко не тем, чем была еще каких-нибудь десять лет назад. Под рукою Николая I она давно превратилась в казенный департамент. Профессоров — как чиновников — обрядили в мундиры со шпагами. Лицо академического профессора определялось послужным списком, чинами, а не творческими достижениями. Внутри Академии царили протекционизм, интриги, закулисная возня. С 1829 года Академия поступила в ведение Министерства двора. Последовали некоторые реформы. Вот что писал один из современников о пореформенной Академии: «К сожалению, уничтожение учебных классов в Академии и вообще новые порядки, водворившиеся в ней после 1829 года, уничтожили то прекрасное развитие и направление художеств, которое коренилось в академическом уставе Екатерины II. Да, была возможность идти искусствам рука об руку с литературой; а новые порядки вырвали из рук художников и простую грамотность». Слухи о новых порядках в Академии достигали далекого Рима: Александр Иванов в одном из писем говорит, что при одной мысли о службе в Академии его кидает в озноб, что зависимость от такого учреждения есть для художника «совершенное несчастье», что Академия художеств есть «вещь прошедшего столетия». Когда в свое время Тропинину предлагали остаться в столице и служить в Академии, он ответил решительным отказом: «Все я был под началом, да опять придется подчиняться: то Оленину, то тому, то другому…»

Зная, во что превратилась Академия на его глазах, Венецианов все же продолжает хлопоты — у него сейчас нет иного выхода. Но все усилия оказались пустыми. Отношение к личности Венецианова в стенах Академии с годами лишь ухудшалось. Дошло до того, что не только его ученики должны были именоваться учениками Варнека, как было постановлено несколько лет назад. Теперь некоторые его питомцы, подавая прошение принять их в тот или иной класс, не могли даже упомянуть имя прежнего учителя. Поздние ученики — Славянский, которому Венецианов после выкупа из крепостной неволи хотел дать свое имя, Антонов, Бурдин в своих прошениях говорят, что представить свидетельства о доакадемическом обучении не могут, поскольку обучались художеству «дома у родителей»…

24 декабря 1840 года, накануне рождества, Венецианов пишет короткое письмо, начинающееся обращением «Ваше превосходительство». Адресовано оно В. И. Панаеву. В нем с безнадежностью, не оставляющей места и тени надежды, он констатирует: «…на получение какой-нибудь обязанности в самой Академии художеств мне совершенно отказано навсегда». «Какой-нибудь обязанности…» — как печально звучат эти слова. Похоже, что он согласен был уже и не на место профессора живописи. Кстати, в «Автобиографической записке» эта готовность на меньшее уже звучала: недаром же Венецианов писал там о художниках для различных фабрик, о литографщиках, которые могли бы быть подготовлены в Академии его попечениями. По-видимому, он принял бы в Академии руководство новым классом, обучавшим мастеров, как мы бы сегодня выразились «прикладного искусства». Но и в такой, казалось бы, невидной, безобидной роли он не был пущен на порог Академии: ее профессура боялась художественного, идейного, нравственного влияния Венецианова на своих подопечных, боялась свежего воздуха новых идей, самого духа исканий.

В том же письме Венецианов сообщает своему адресату, что намерен теперь съездить в Москву, «побывать у Львова, Орлова и самого князя» [имеется в виду князь Д. В. Голицын, генерал-адъютант, московский губернатор, член Государственного совета. — Г. Л.]. Венецианов знал о существовании в Москве так называемого «Натурного класса». Еще в 1830 году художник-любитель Е. И. Маковский и исторический живописец А. С. Ястребилов стали искать возможности организовать для московских художников работу с обнаженной натуры. Собрались несколько желающих; их сообщество, представлявшее поначалу собою нечто вроде клуба, окрепло с годами, превратилось в «Натурный класс». И вот теперь москвичи загорелись общей идеей учредить в Москве государственное учебное заведение наподобие петербургской Академии. В хлопотах принимали живое участие не только художники, но и такие видные общественные деятели, как бывший декабрист Михаил Федорович Орлов, князь Голицын. Судя по тому, что в одном из писем Венецианов называет Орлова «моим», он достаточно хорошо был знаком с этим замечательным человеком.

Венецианов чувствует, что последние его надежды связаны теперь только с Москвою. «Желание мое принять на себя обязанности наставника в Москве и в моем любимом искусстве, на свободе, доходит до малодушия; особливо, когда я воображаю те тысячи жаждущих ученья, то их успехи мне мечтаются как старинному немцу». Только нетерпеливое, жадное желание продолжать учить, доверху переполнившее старое сердце, могло вытолкнуть наружу такие слова.