Врубель

Дора Зиновьевна Коган Врубель

Посвящаю памяти моего отца Когана Зиновия Симоновича

М. А. Врубель. 1900-е гг.

I

День рождения Александра Михайловича Врубеля 6 октября 1872 года по неукоснительно соблюдаемой семейной традиции был отмечен утром мессой в костеле, вечером — выездом в театр на спектакль итальянской оперетки.

Хотя Александр Михайлович считал себя в душе русским, православным и частенько сетовал на то, что служебные чины не к добру для него вспоминают его католическое вероисповедание, он не забывал отметить торжественные дни службой в костеле.

На этот раз месса оставила в душе Миши особенно приподнятое, «художественное» впечатление — и пение, и весь ритуал, и благостный, благообразный, картинный католический священник.

Опера «Crispino et Camore», которую давала итальянская труппа, прекрасно завершила этот праздничный день, укрепив Мишу в его радостном и веселом настроении.

После возвращения из театра домой резвушка Лиля, удивляя родных своей музыкальной памятью и артистизмом, комично и верно воспроизводила целые куски из спектакля. Миша разделял восхищение спектаклем и детский непосредственный восторг своей маленькой сводной сестры. Кажется, он готов был признать комическую оперу своим любимым жанром: «Опера, по-моему, прехорошенькая, да и исполнение очень порядочное, — заключал он в письме к Анюте. — Примадонна soprano Тальони имеет хотя и обработанный, но очень маленький голос, так что она никуда не годилась в роли Джульетты в опере „Montecci et Capuletti“, опере серьезной (которую мы слышали незадолго до того), но зато в „Crispino et Camore' elle etait à admirer“».

Такое легкое, светлое настроение поселилось тогда в душе Миши надолго. Он, кажется, становится завзятым театралом. Летом мальчик-гимназист сближается с гастролерами французской труппы. Вскоре он уже свой в их доме, пьет с ними чай, ведет нескончаемые разговоры об искусстве как адепт (по его собственному выражению) последнего и уже усердно трудится над обещанным им в подарок рисунком: «Delpant, вальсирующий с m-elle Keller (в опере „La fille de m-me Angot“)».

Легкомысленный жуирующий отрок, нерадивый к учению и любящий удовольствия? Такое заключение было бы не совсем справедливо. Легкости общения с французскими актерами помогло порядочное знание языков. В письмах, в которых повествуется об одесском житье-бытье, увлечении театром, чувствуется упоение автора своим эпистолярным творчеством, гордость знанием языков.

Несомненно, не было ошибкой, что Мишу отдали в классическую гимназию, а не в реальное училище. Вопреки повальному увлечению «реальностью», Миша и сам никогда не думал о «реальном». Заметим здесь: полемика о принципах воспитания юношества между «реалистами» и «классиками» выливалась тогда, в 1870-е годы, в ожесточенные бои, в чем обнаруживалось глубокое и жизненно важное значение педагогических проблем. Как разобраться, кто был прав в этих спорах — защитники ли реального образования, опирающиеся на прогресс науки, на необходимость ответа практическим потребностям жизни и отвергающие древние языки как отжившие, мертвые? Или адепты классики, последователи того же Грановского, который еще в 1850-е годы выступал горячо в защиту древних языков, видя в них исток мировой культуры, бессмертные традиции, без которых она обречена на гибель? В древних языках, в древней классике, по мнению Грановского и. его последователей, запечатлены те вечные нормы прекрасного, которые неразрывны с воспитанием высоких нравственных норм. Кажется, что в этом споре не было правых и неправых. Это был неразрешимый диалог.

Итак, в 1874 году Миша Врубель заканчивает свое гимназическое образование в классической гимназии Одессы, Ришельевской. Он на весьма высоком счету у преподавателей, проявляет интерес к истории, его отличает знание произведений западноевропейских и русских классиков, древней античной литературы, способность к языкам. В его сочинениях появилась легкость и свобода, в них уже чувствуется свой стиль или, быть может, стремление к определенному стилю. И на юношеских письмах Миши к его сестре лежит печать его гуманитарных склонностей. Они отмечены стилизованным и игривым тоном, подчас и гоголевскими интонациями. В них — удачные метафоры, эпитеты, литературные реминисценции: Одесса — это «солончаковые степи Скифии», а от петербургских писем Анюты «на него пахнуло свежестью Невы». Порой в текст врываются французские, немецкие слова и выражения.

Он тяготел и к древним языкам — с усердием и увлечением изучал латынь, которая у многих его сверстников вызывала отвращение, с удовольствием цитировал латинских классиков и упивался торжественно-размеренным звучанием их речи. Этот суровый и величественный, строгий латинский язык отвечал его естественным природным склонностям, самим своим духом импонировал ему.