Алексей Гаврилович Венецианов

Как-то в разговоре Венецианов произнес весьма примечательную фразу. Собеседнику, племяннику художника, она запомнилась, и он занес ее в свои записки: «Я смело завоевывал свое любимое занятие». И впрямь, в отличие от большинства тогдашних русских художников, с детства в стенах Академии обучавшихся художеству, купеческому сыну на протяжении всей жизни требовалась смелость, даже отвага и особенное упорство. Видимо, не просто было Венецианову в юности преодолеть сопротивление отца, который не возражал против художественных занятий сына лишь до той поры, пока тот не вознамерился превратить эти занятия из милой забавы в профессию, в дело всей жизни. Теперь пришло новое, нежданное, негаданное испытание, значительно более трудное: первый удар цензуры. Художник был в растерянности, не зная, чем возместить собранные по подписке восемьсот рублей: сумма по тем временам такая большая, что сам Венецианов, наверное, и не видал еще никогда столько денег сразу… Кстати сказать, сумма подписки — прямое и недвусмысленное выражение духовной потребности общества в сатире, сатире не только литературной, но и созданной средствами изобразительного искусства. Запрет журнала перевернул все творческие планы Венецианова. Работа над сатирическими офортами была задумана на целый год вперед, а если б дело пошло хорошо, то и на более долгий срок. Но больше всего в этой истории потрясло его другое. Возможно, он сам лично видел как сильными размеренными движениями мастер сошлифовывал с большой медной доски изображения вельможи…

Человек строгой честности, Венецианов не мог спокойно переносить свой невольный долг подписчикам. Нужно было что-то срочно предпринимать. Он добивается приема у князя Куракина, хлопочет о новом журнале, содержанием которого станут анекдоты из эпохи Петра I. В своем прошении он писал, что собрал по подписке изрядную сумму, «поставив себя, таким образом, в обязательство с публикою, запрещением исполнить сию свою обязанность подвергается совершенному расстройству; в уважение чего и просил о дозволении ему издавать журнал». Дозволение было дано, однако при условии, что каждый рисунок журнала приносить в цензуру. На сатирические издания правители России всегда смотрели косо. Тогда же, в 1800-е — 1810-е годы, особенно. Цензуре было дано особое распоряжение оберечь от насмешек и поругания личность Наполеона — в печать просочилась безымянная прокламация, в которой тот назван «тварью сожженной совести». Еще жива в памяти жестокая сеча при Аустерлице, когда в проигранной Наполеону битве полегло столько русских и австрийцев. Это было всего четыре года назад, в 1805 году. А еще два года спустя был заключен оказавшийся столь эфемерным Тильзитский мир. С той поры два императора, два властителя самых больших империй в Европе, два лицедея разыгрывали на европейской сцене, перед многочисленной публикой — всем континентом — пастораль братской любви, трогательной дружбы и взаимного доверия.

Венецианов больше не хочет иметь дел с цензурой. Он не хочет, чтобы чужой холодный произвол решал, жить ли рожденному им произведению. Графику — до поры — он оставляет. Пришлось переменить и службу, очень может быть, что не без влияния скандала с гравюрой «Вельможа». Почтовое ведомство он оставляет, перейдя в Ведомство государственных имуществ, в Лесной департамент. Теперь он не просто человек, обязанный отсидеть в канцелярии с утра до вечера. Теперь он землемер. Служебный день уже не имеет таких жестких рамок. Нередко случалась надобность выезжать за пределы столицы. В те времена деревня близко подступала к городу. Охта была тогда еще и не из самых близких деревень, а в конце XVIII века коров еще держали на Красной улице, рядом с парадной набережной Невы. Восприимчивость к новому, редкая зрительная память — отличительные свойства Венецианова зрелой поры. Но и тогда вряд ли совсем бесследно могли пройти пусть редкие, беглые впечатления деревни, мелькающих лиц, житейских сцен. Скорее всего, мысль обратиться к народной теме зрела медленно, постепенно, исподволь. Вряд ли у такого основательного человека перелом в творчестве случится внезапно, сразу: переехал в Сафонково, и от этого механического действия тотчас по мановению волшебного жезла начался совершенно новый период творчества. Семена были посеяны раньше: и детством, и — частично — петербургскими впечатлениями. В Сафонкове они стремительно прорастут и принесут замечательные плоды.

Глава третья