Алексей Константинович Толстой

То есть вообразите себе этого помещика, старого воина, пожалуй ещё без руки, со старухой помещицей, с сотней дворни, с детьми Митрофанушками, ходящего по субботам в баню и парящегося до самозабвения; и вот он, в очках на носу, важно и торжественно читает по складам подобные анекдоты, да ещё принимает всё за самую настоящую суть, чуть-чуть не за обязанность по службе. И что за наивная тогдашняя вера в дельность и необходимость подобных европейских известий… Напяливали шёлковые чулки, парики, привешивали шпажонки — вот и европеец. И не только не мешало всё это, но даже нравилось. На деле же всё оставалось по-прежнему: так же отложив де Рогана (о котором, впрочем, только всего и знали, что у него весьма дурно изо рту пахло) в сторону и сняв очки, расправлялись со своей дворней, так же патриархально обходились с семейством, так же драли на конюшне мелкопоместного соседа, если сгрубит, так же подличали перед высшим лицом».

При первых залпах Крымской войны Козьма Прутков замолчал почти на пять лет. Его создателям было уже не до шуток и литературной игры.

В дальнейшем Алексея Константиновича Толстого увлекли новые замыслы. Он фактически отошёл от «прутковского кружка». Среди произведений Козьмы Пруткова, появившихся на рубеже 1850–1860-х годов, уже нет — кроме двух-трёх мелких стихотворений — ничего существенного, что можно было бы приписать перу А. К. Толстого; всё прочее принадлежит Жемчужниковым.

КОНЕЦ НИКОЛАЕВСКОЙ ЭПОХИ

В литературных кругах Алексей Константинович Толстой наиболее тесно сошёлся с Иваном Сергеевичем Тургеневым. Это не удивительно; оба они были людьми «большого света». Благодаря близости к наследнику, Алексей Толстой оказался в своеобразной роли «заступника за гонимых», как бы приняв эту эстафету у Жуковского. Тургенев был первым, кому Толстой протянул руку помощи в трудную минуту.

Иван Сергеевич на полтора года был сослан в своё имение Спасское-Лутовиново (как некогда Пушкин в Михайловское). Обстоятельства, приведшие к этому, настолько характерны для николаевской эпохи, что на них следует остановиться подробнее. 21 февраля 1852 года в Москве умер Гоголь. Его хоронила вся Первопрестольная; даже генерал-губернатор Арсений Андреевич Закревский, как говорили, никогда не прочитавший ни одной гоголевской строки, присутствовал на похоронах и шёл за гробом в мундире при орденах. В Петербурге это было сочтено фрондой; негласно о смерти Гоголя было запрещено упоминать в печати, поскольку великого писателя власти считали не более как сочинителем пасквилей на российскую действительность.

Ни о чём не подозревая, Тургенев по горячим следам написал короткую статью-некролог и передал её в «Санкт-Петербургские ведомости». Она не была опубликована без всякого указания причин. Тургеневу ничего не оставалось, как послать её в Москву, где статья и появилась 13 марта в «Московских ведомостях». Прошёл ещё месяц, и,16 апреля по Высочайшему повелению за «ослушание и нарушение цензурных правил» Тургенев был посажен под арест «на съезжей», после чего 18 мая ему было предписано отправиться в Спасское-Лутовиново.

Конечно, настоящей причиной ссылки была не достаточно невинная статья о Гоголе, а только что вышедшие отдельным изданием «Записки охотника», где, как никогда ранее, прозвучала тема трагической судьбы крепостного крестьянина. Это было ясно всем. Алексей Константинович Толстой писал Софье Андреевне Миллер 21 апреля 1852 года: «Я только что вернулся от великого князя, с которым снова говорил о Тургеневе. Кажется, что имеются другие претензии к нему, кроме дела со статьёй о Гоголе. Посещать его запрещено, но мне разрешили переслать ему книги».

К счастью, заключение Тургенева на гауптвахте было непродолжительным, и в этом большая заслуга его приятеля-поэта. Александра Осиповна Смирнова-Россет вспоминала: «Алексей Толстой посредством ныне царствующего государя (Александра II. — В. Н.) добился для него избавления от двухнедельного страдания слышать, как секла благородная российская полиция пьяных мужиков и баб, забывая, что и она причастна тому же греху»[37]. Тургеневу было предоставлено право охотиться сколько угодно, но пределов Орловской губернии не переступать.

В Петербурге А. К. Толстой продолжал прилагать усилия для того, чтобы вернуть своего приятеля в столицу. Он неутомимо хлопотал в суровых стенах Третьего отделения. Основные этапы его действий можно проследить по письмам Тургеневу: