Алексей Константинович Толстой

«Подайте же чару большую мою,
Ту чару, добытую в сече,
Добытую с ханом хазарским в бою, —
За русский обычай до дна её пью,
За древнее русское вече.

За вольный, за честный славянский народ!
За колокол пью Новаграда!
А если он даже и в прах упадёт,
Пусть звон его в сердце потомков живёт —
Ой ладо, ой ладушки-ладо!»
…………………………………………………
И выпил Владимир — и разом кругом,
Как плеск лебединого стада,
Как летом из тучи ударивший гром,
Народ отвечает: «За князя мы пьём!
Ой ладо, ой ладушки-ладо!

Да правит по-русски он русский народ,
А хана нам даром не надо!
И если настанет година невзгод,
Мы верим, что Русь их победно пройдёт, —
Ой ладо, ой ладушки-ладо!»

Посылая «Змея Тугарина» редактору «Вестника Европы» Михаилу Стасюлевичу и отвечая на его высказанные ранее замечания, что баллада из-за припева получилась слишком песенной и не вполне соответствующей «археологическому» духу Киевской Руси, А. К. Толстой писал: «Я решился оставить припев, как он есть, т. е. „Ой ладо, ой ладушки-ладо!“… Где говорится и о кнуте, и о батогах, и о татарах и где вообще весь язык великорусский, нет беды, что и припев будет великорусский, а не южнорусский. Дактиль: ладушки очень хорош, потому что придаёт лёгкость припеву и отымает у него мифологический характер, оставляя один характер удали и весёлости. Во всей этой пьесе сквозит современность, а потому я позволяю себе не быть строгим историком или археологом. До сих пор все были довольны её направлением; ожидаю с нетерпением московской и нигилистической брани». Однако критика — и в лагере славянофилов, и в лагере левых радикалов — балладу А. К. Толстого проигнорировала.

Киевская Русь была любимой эпохой Алексея Толстого. Работая над «Царём Борисом», он мысленно обращался взором к тому отдалённому историческому периоду: ему казалось, что Годунов пытался первым — задолго до Петра I — повернуть историю вспять и возвратить Россию в число европейских государств, как это было при Ярославе Мудром. Уже говорилось, что из этих размышлений в «Царе Борисе» выросла фигура датского принца Христиана. Толстой со страстью погрузился в чтение книг о домонгольских временах Руси. Поэтическим плодом этих занятий стали две следующие баллады: «Песнь о Гаральде и Ярославне» и «Три побоища».

Алексей Толстой писал Болеславу Маркевичу 7 февраля 1869 года о первой из баллад: «Занимаясь норманнским периодом нашей истории, я наткнулся на факт вполне известный, но весьма мало использованный, а именно — замужество дочерей Ярослава… У Ярослава было три дочери — Елизавета, Анна и Анастасия. Анна вышла замуж за Генриха I, короля Франции, который, чтобы посватать её, послал в Киев епископа Шалонского Роже в сопровождении 12 монахов и 60 рыцарей. Третья дочь, Анастасия, стала женой короля Венгрии Андрея. К первой же, Елизавете, посватался Гаральд Норвежский, тот самый, что воевал против Гаральда Английского и был убит за три дня до битвы при Гастингсе, стоившей жизни его победителю. Звали его Гаральд Гардрад, и так как он тогда находился ещё в ничтожестве, то и получил отказ. Сражённый и подавленный своей неудачей, он отправился пиратствовать в Сицилию, в Африку и на Босфор, откуда вернулся в Киев с несметными богатствами и стал зятем Ярослава. Вот сюжет баллады. Дело происходит в 1045 году, за 21 год до битвы при Гастингсе». Возможно, Алексей Константинович не знал, что этот сюжет уже дважды привлекал внимание русских поэтов: сначала Николая Александровича Львова, а затем Константина Николаевича Батюшкова.

Относительно второй «норманно-русской баллады» А. К. Толстой пишет Михаилу Стасюлевичу 10 марта 1869 года: «Цель моя была передать только колорит той эпохи, а главное, заявить нашу общность в то время с остальной Европой, назло московским русопятам, избравшим самый подлый из наших периодов, период московский, представителем русского духа и русского элемента».