Алексей Щусев. Архитектор № 1

Но Щусев, подобно сказочному богатырю на распутье, из разных дорог всегда выбирал сложнейшую, ту, что позволит ему, преодолев трудности, стать лидером. Первую половину своей жизни он делал себя сам, полагаясь при этом только на собственные силы. В итоге его амбиции и честолюбие были удовлетворены — к сорока годам он вошел в ряд лучших зодчих России, число которых едва можно было подсчитать по пальцам.

Приобретенный Щусевым авторитет, казалось бы, позволял ему сохранять лидерство и на следующем этапе жизни, иными словами, пожинать лавры. Но тут случился 1917-й год, перевернувший в миг все многовековые традиции и представления не только об искусстве, но и о жизни в целом. Многих это красное колесо разметало по сторонам, но только не Щусева. Он и здесь почувствовал для себя новую возможность работать. Хотя другой бы на его месте с багажом «святого» архитектора, создавшего более тридцати проектов храмов, призадумался.

Щусев вновь бросился в борьбу за первенство, проявив невиданное казачье упорство. Главной его путеводной звездой стала открывшаяся возможность поиска новых форм в искусстве. Еще в 1905 году он сформулировал свое творческое кредо: «В искусстве необходимо правильно выражать идею и достигать силы впечатления, не раздумывая о средствах»[331]. Иными словами, достижение цели — прежде всего. Для Нестерова или Жолтовского, например, такой подход был неприемлем.

Щусев же в творческих поисках готов был двигаться в любом архитектурном направлении, в чем его и упрекали. Эта всеядность возникла у него не сразу, а с годами. Взять хотя бы то непростое время, которое он пережил после окончания Академии художеств. Как тяжело было золотому медалисту найти хотя бы один небольшой заказик. Все было поделено на этом рынке задолго до Щусева. И пускать его туда никто не собирался. «Не до жиру, быть бы живу» — гласит народная мудрость, очень ярко иллюстрируя положение Щусева после академии.

Вот поэтому и брался начинающий зодчий за любые предложения. И он мог бы не построить такое число храмов, если бы изначально судьба предоставила ему возможность создавать гражданские проекты — особняки, театры, магазины, больницы… А он строил храмы, потому что больше ему ничего не предлагали, постепенно добившись большого успеха.

И ведь что интересно — усвоенная им в молодости истина, что не надо ни отчего отказываться, находила подтверждение и в зрелые годы. С решительностью, присущей молодым, брался Щусев почти за любой заказ и тогда, когда и сил-то уже не хватало. Отсюда и большое число помощников, способных разработать любую поданную мастером идею, а затем отстаивать в профессиональной среде свое авторство на нее.

А формулировал идеи он очень быстро. Как пишет его брат, Щусеву достаточно было нарисовать на маленьком листочке бумаге перспективу будущего здания, как сразу передавалась она в его мастерскую для дальнейшей работы. Сам он ничего и не чертил, а лишь подсказывал, контролировал, давал ценные советы… Так, кстати, зачастую работали и другие мэтры, возглавлявшие свои мастерские.

Обвинения в приспособленчестве академик слышал неоднократно. Его упрекали в этом и коллеги-архитекторы, и представители власти. Да и современные исследователи продолжают гнуть подобную линию: «Щусев перестраивается и лжет, не испытывая никаких внутренних затруднений. Но также и не испытывая необходимости верить в провозглашаемую им ахинею. Такая позиция имеет свои моральные плюсы. В сталинском обществе альтернативой лжи и цинизма была искренняя вера в правильность и справедливость происходящего. Циникам противостояли искренние сталинисты»[332].

Но ведь цинизм не является мерой оценки таланта, это лишь одно из личных качеств человека. А у Щусева, как можно судить из этой книги, таких качеств был целый набор во всем их противоречивом сочетании. Поэтому при пытке создания объективного образа не следовало бы смешивать вместе и профессиональные качества, и личные.

Да, его мастерские были завалены заказами, но это не говорило о том, что Щусев лишь руководил, ничего не делая. Мы уже отмечали его требовательность к другим, но прежде всего, это качество проявлялось по отношению к себе. Требовательность подкреплялась трудолюбием, архитектор Чернышев вспоминал: «Еще черта Алексея Викторовича: я помню, мы были на международном конгрессе в Риме (в 1935 году. — А. В.). Алексея Викторовича мы тогда впервые узнали близко и увидели, какой он обаятельный человек. Он среди нас был самый старший по возрасту, и, когда мы начинали свой день и выходили к утреннему завтраку, к кофе, Алексей Викторович в это время уже возвращался с этюдов. Он вставал рано утром, чтобы пойти к развалинам Форума и сделать этюды, а потом показывал их нам: „Вот, как получилось!“ Эта его особенность так на все реагировать, такая заинтересованность во всем были чрезвычайно привлекательны».