Алексей Щусев. Архитектор № 1

«О здешней же Суриковской (выставка работ В. И. Сурикова. — А. В.) мне пришлось недавно говорить (а вчера и видеть ее еще не развешенной) не только со Щусевым, упоенным своей „диктатурой“, охотно и много обещающим, но бессильным, идущим „под суфлера“, „миротворцем“, но еще с Эфросом (искусствовед. — А. В.). Битый час проговорили мы с ним о судьбах московских музеев, о Третьяковской галерее и, в частности, о выставке Суриковской. Впечатление — непреоборимая атмосфера интриг, личных, „ведомственных“ самолюбий, — а главное, отсутствие истинной любви, живой заинтересованности самими судьбами художества, не только „архивной“, но и творческой его судьбой, мешают им всем продуктивно работать. Количество работающих в здешних музеях, сдается мне, сильно превышает качество их… И я не верю, чтобы все беды их происходили от отсутствия больших помещений, оттого, что под руками у них нет „дворцов“»[164]…

Кажется, что Нестерову лишь одному пришлась не по нраву выставка работ Василия Сурикова в марте 1927 года, потому как директор Третьяковки был от нее в восторге: «Выставка Сурикова, каталог и перевеска удалась как нельзя лучше. Все довольны».

А обещания Щусева оказались не такими уж пустыми. И уже через несколько месяцев, весной 1927 года Алексей Викторович пришел к Михаилу Васильевичу с вполне конкретной целью: «Спустя несколько дней пожаловал ко мне Щусев, с тем, чтобы осмотреть у меня вещи, кои Третьяковская галерея могла бы у меня приобрести на ассигнованные ей 50 тыс. р. Он смотрел, говорил, хвастал, путал. Все было смутно, неясно — слова, слова, слова! Получил от меня по заслугам и, предупредив, что завтра будет у меня целая комиссия, — ушел».

Комиссия действительно посетила Нестерова, заинтересовавшись, в том числе знаменитым двойным портретом Флоренского и Булгакова, но приобретен он не был. Да и вряд ли это было возможно, учитывая абсолютный антагонизм между тем, что писал в эти годы художник, и тем, чего требовали большевики от деятелей искусства. И Щусев-директор вряд ли мог чем-нибудь помочь в этом смысле, даже если и хотел, и потому Нестеров порою с такой обидой пишет о своем друге.

О заселении галереи новыми картинами Нестеров также сообщает: «Третьяковская галерея тоже меняет свой вид (который раз). Там идет радикальная перевеска картин: Брюлловы, Левицкие, Флавицкие, а также передвижники будут все наверху. Там же, но в новом помещении, будут Васнецов, Суриков и Нестеров. „Мир искусства“ и новейшие течения внизу»[165].

Щусев организовал масштабную работу по закупке художественных произведений для пополнения фондов Третьяковской галереи, обратившись к крупнейшим современным художникам и скульпторам. В РГАЛИ сохранилось его письмо Степану Дмитриевичу Эрьзе, что жил в ту пору на Красной Пресне, в доме 9. 24 марта 1927 года директор галереи сообщает самобытному мордовскому ваятелю, что «Государственная Третьяковская галерея приступает к ознакомлению с художественными произведениями, которые могли бы быть приобретены для пополнения ее коллекций на средства, отпущенные для этой цели СОЮЗНЫМ СОВНАРКОМОМ. Поэтому галерея обращается к Вам с просьбой сообщить, какие у вас в данный момент имеются работы, которые по их уровню могли бы быть предложены Галерее для приобретения. Эти работы будут осмотрены Ученым Советом Галереи, причем Галерея считает наиболее целесообразным производить осмотр в стенах самой галереи, за исключением скульптуры, которая будет осмотрена в мастерских. Галерея просит о немедленном ответе»[166].

Подобные письма пришли и другим коллегам Щусева по цеху. И даже тем, кто выехал за границу. В частности, Наталии Гончаровой и Михаилу Ларионову[167]. Но ведь на всех не угодишь. Быть художником и одновременно руководителем крупнейшего музея в стране — дело сложное и требующее крепких нервов. К тому же есть немало желающих самим занять столь важную должность, так нелегко доставшуюся Алексею Викторовичу. Не зря Евгений Лансере 3 сентября 1926 года отметил: «Виделся с[о] Щусевым. В Третьяковке не очень понравилось „Беление холста“ Зины (Серебряковой. — А. В.), а „Перед зеркалом“ — очень. Хорошо: Бенуа, Рылов, Малютин, Серов, Левитан.

После Третьяковки я со Щусевым — на вокзал… Щусев рассказывал историю своего поступления в директора Тр[етьяковской] <галереи> и интриги вокруг. На вокзале — уговоры меня написать. Эскиз мой мне понравился»[168].