Алексей Ставницер. Начало. Восхождение. Вершина

Вот с этой «неудачи» с несостоявшимся побратимством Одессы и Перта и началось наше сближение. Меня впечатлило, что Алексей очень интересовался современной музыкой. И когда мы в опере играли Мирослава Скорика – диптих для струнных с джазовыми интонациями, – я убедился, что это не обычный слушатель, а человек, глубоко чувствующий музыку. Считается, что в современной музыке мало кто разбирается. Мы с Алексеем оказались единомышленниками в том, что в ней разбираться и не надо – нужно просто слушать. Современная музыка – часть большого мира музыки, она всегда кому-то нравилась, кому-то – нет. Это нормально. Что хорошо и талантливо, мир музыки примет без оценки зрителей и критиков.

Было время, когда мы с Алексеем встречались довольно часто, всерьез обсуждали проблему благотворительности в Украине. А это действительно проблема, и она не менее значима, чем внедрение новейших технологий. Вся история доказывает, что искусство коллективное, исполнительское всегда зависело от благотворительности. И Алексей подсказал мне верное направление для поддержки оркестра – создание Благотворительного фонда. Мы зарегистрировали его августе 1995-го в Америке, и я думаю, что без него судьба нашего оркестра была бы плачевной, мы вряд ли выдержали бы испытания нуждой до часа, когда получили звание Национального.

Из тех встреч с Алексеем мне особо запомнилась одна, совершенно не имеющая отношения ни к бизнесу, ни к музыке. Мы собирались на какой-то спектакль в театр Водяного, приехали туда заранее, и дети затеяли играть в футбол на площадке перед театром. Мой младший, Павлик, играл против Алексея Михайловича, хлопец он тренированный и азартный и никак не считался с возрастом партнера. Я все порывался ему намекнуть, чтобы он не особо усердствовал, но игра потихоньку выровнялась, казалось, что Алексей вспомнил давнее умение владеть мячом и гонял не менее азартно, чем ребята.

Но в игре и в поведении Алексея проглянулась ранее не видимая мною черта – его какое-то трепетное, ласковое отношение к детям.

Согласитесь, что футбол – игра гладиаторская, там места нежности нет. И тем не менее, он с ними играл, как играют львы с детенышами.

Получить статус благотворительного фонда в США весьма непросто, нужно собрать гору документов, создать обширный устав и пр. То есть провести огромную юридическую работу. Алексей поручил выполнить ее юристам ТИСа, предоставил для Фонда свой адрес и стал одним из пяти его учредителей. Я не скажу, что круг благотворителей широк, это около 25 предприятий, возможности которых меняются в зависимости от политической погоды, что не характерно для Старого и Нового света.

Однажды я рассказал Алексею, что такое благотворительность по-американски. В США, как известно, аристократии никогда не было. В отличие от Европы и России, где аристократия была матерью искусств. Кто был бы Вагнер без короля Людвига ІІ или Гайдн без Эстерхази? В Америке создавалась иная традиция. Она старше, чем само государство. Мой университет в Принстоне создал накопительный фонд для поддержки искусств в 1760 году. Поступающие в него средства не тратят, как это делаем мы. Эти деньги пускают в оборот, вкладывают в привлекательные проекты и таким образом зарабатывают деньги для благотворительности. Тратится только прибыль. Таких накопительных фондов множество. В них аккумулируются огромные средства. К примеру, в Нью-Йоркской филармонии на счету около 15 миллионов, в университетах Бостона и Гарварда в пять-десять раз больше. Можно содержать хоть сто оркестров, если они этого стоят. Каждый выпускник университета, став на ноги, считает долгом чести внести хоть какую-то сумму в фонд своей альма-матер. Считается неприличным не внести пожертвование, хотя, разумеется, никто этот процесс не отслеживает.

Алексей меня внимательно слушал. Он, к слову сказать, вообще был очень хорошим слушателем.

– Есть ли у тебя друзья, единомышленники или соратники, которые могли бы запустить этот процесс в Украине? – спросил я.

– У меня таких друзей и соратников нет, – ответил он без раздумий.

«У нас в стране не смоделирована, не востребована обществом нравственная потребность помощи другому человеку. У нас людей, готовых к пожертвованию, так мало, что это еще хуже, чем бы их не было вообще».