Алексей Ставницер. Начало. Восхождение. Вершина

Как инженеру комплекс был мне очень интересен. По доброй воле я облазил его от станции погрузки вагонов до высотной площадки судоразгрузочной машины, обильно засиженной чайками, заглянул во все уголки галереи и склада. Нужно было отдать дань как немецкой инженерной мысли, так и немецкой же хорошей работе. Новому главному инженеру комплекс тоже был интересен, мы иногда путешествовали по нему вместе. Благо, предприятие стояло, было время и возможность поразмышлять над возможным будущим комплекса. Мы решали инженерные задачки «на ум»: а вот, к примеру, как можно бы запустить комплекс «к морю»? Или что он мог бы обрабатывать, кроме фосфоритов? Какая скорость конвейерной ленты нужна при погрузке сахара? Зерна? Глинозема? Минеральных удобрений? Получалось, что комплекс может перегружать все, что угодно. Но пока он стоял, нам привалило счастье освоить такой вид стивидорной деятельности, как погрузка скота.

Коров везли откуда-то с юга и востока. Несколько суток путешествия по дороге доводили их до состояния невменяемости. Скотина ревела, с налитыми кровью глазами никак не хотела заходить на пароходы-скотовозы, бросалась за ограду, калечилась. Приходилось едва ли не за рога и за хвосты затаскивать их на ведущий в трюм трап. Ни одна доярка и ни один скотник никогда не бывали так изгвазданы навозом, как я после такой «стивидорной» работы. Однажды, выйдя на причал, я увидел лежащую корову – в отчаянном прыжке через ограждение она поломала ноги. Присутствующие по служебной необходимости на погрузке должностные лица – таможенники, ветеринары, пограничники – скребли затылки. Что делать с покалеченным животным, интеллигенты знали, но сделать это не могли.

Я и теперь, как наяву, вижу эту сюрреалистическую картину: звездная, морозная ночь, круг луны высвечивает выносную стрелу крана, на которой подвешена за задние ноги туша. Свежевать корову тоже пришлось мне. Так что домой я возвращался с гонораром – приличным куском говядины. Все остальные, в том числе и рабочая столовая, тоже не остались в накладе.

Так вот, с появлением Алексея Михайловича впервые забрезжила надежда, что наши инженерные знания будут применяться не для экзотической погрузки коров. И здесь я вернусь к его открытости к общению. Почему для меня это было важно?

Так в моей жизни случилось, что перед самим окончанием института не стало отца. Я в общем был уже взрослым человеком. Но и в таком возрасте важно иметь нравственную поддержку, советчика. Раньше «жизнь делать с кого» было ясно и просто. А в девяностые… Появление Алексея Михайловича, человека «без мохнатой лапы», без «крыши», без золотой цепи на холке, как бы подсказывало, что в жизни можно состояться, минуя членство в банде и группировке. Его судьба меня привлекала, я неосознанно тянулся к человеку с таким опытом. Найти себя, свое место в жизни для молодого человека, высоким стилем говоря, реализовать себя было проблемой острейшей. Думаю, что и сегодня эта серьезная социальная проблема никуда не исчезла, просто общество к ней притерпелось, привыкло. Тысячи молодых судеб оказались исковерканы потому, что люди вынуждены заниматься не тем, что нравится, а тем ремеслом, что дает хлеб насущный. В том, что я не оказался в этом числе, большую роль сыграл счастливый случай, который называется Алексей Михайлович Ставницер.

Если додумать проблему до конца, то получается вот что. Вся наша предыдущая история строилась на том, что мы, прежде всего, думали о родине, а уж родина создавала условия для самореализации, предоставляла более или менее равные шансы для становления личности. В новой Украине каждый заботился о себе, это я говорю не только о людях. Государство тоже существовало автономно от нас. По ошибке (или невежеству) это считалось нормой рыночных отношений. И уж совсем запредельной была мысль, что в судьбе человека принимает участие и работодатель, собственник предприятия – будь то государство или частное лицо. Алексей Михайлович не был теоретиком, не разрабатывал модели развития национальной буржуазии – этим, по-моему, по сей день и в стране никто не занимается, но его характер в союзе с мощным интеллектом уловил, как сверхчувствительный флюгер, эту необходимость.

По той ли мере доброты, которой его одарила природа, по иным ли обстоятельствам, но Алексей Михайлович – скажу это так – меня увидел. Потом я пойму очень важную грань его отношения к молодым – у него был сильный отцовский инстинкт. Как известно, он определяется не только отношением к своим детям, а к поколению детей вообще.