Алексей Толстой

Один из них, Н. Иезуитов, писал в журнале «На литературном посту»: «Историческая концепция Алексея Толстого груба, примитивна и реакционна. В итоге длительной работы Алексея Толстого над «эпохой» Петра I автор не пошел дальше буржуазной концепции русского исторического процесса, изложив только с большей тщательностью и в художественной форме то, что имелось в идеалистических трудах Ключевского»^{625}.

Однако к рапповцам в данном случае мало кто прислушивался, и главная победа Толстого была в том, что поверх любой критики он завоевал ума и сердца читателей.

«Роман «Петр I» имеет исключительный успех в России, — писала нью-йоркская газета «Новое русское слово». — Он расходится в десятках тысяч экземпляров, в столичных и провинциальных библиотеках на эту книгу выстраивается длинная очередь. Последнее обстоятельство вызывает теперь особую тревогу критиков, пытающихся дискредитировать роман в глазах советского читателя. Ал. Толстого раньше обвиняли в идеализации Петра как носителя идеи «торгово-промышленного капитала». В последнее время роман объявлен «сменовеховским произведением».

Не меньший успех был и за границей. Так, например, в библиотеке Гельсингфорсского Русского купеческого общества роман Толстого занимал первое место, опережая (в порядке популярности) Шолохова, Алданова, Шмелева, Крымова, Бунина, Сирина, Куприна, Зайцева, Катаева, Горького. А сколько было таких больших и маленьких библиотек по всему русскому зарубежью…

Вслед за читателями роман признали и писатели, и даже те, кто по разным причинам был настроен к Толстому враждебно. Так, если Фадееву первая часть «Петра» не понравилась, то позднее его мнение переменилось и он писал Ермилову: «За время путешествия прочел вторую книгу «Петра» и в свете ее перечитал первую. Вижу, что в оценке этого произведения — ошибся. Вещь — замечательная. Полнокровная, блестящая по языку. Петр и многие другие фигуры как отлитые — хороши мужики, хотя им не так-то много уделено внимания (это конечно недостаток) — читается с увлечением.

Я почувствовал просто уважение к старику, — он прямо в расцвете своего дарования. Даже зависть берет»^{626}.

Мнение Фадеева очень важно. Это писательская верхушка, начальство, и к тому же человек с очень острым чутьем. А что касается мужиков, которых Фадееву в романе было мало, то самым главным из них Толстой считал самого Петра. И. Сельвинскому он однажды сказал: «Петр — настоящий мужик. Ведь он был незаконным сыном патриарха Никона, а тот-то уж подлинный мужик. Да и воспитание у Петра мужицкое, не то что у деда и отца, не духовное <…> Вот и надо писать его гениальным русским мужиком-самоучкой. В сущности, тот же Левша! Тот блоху подковал, а этот Россию. — И он густо захохотал, как смеялся обычно, когда шутка или острота казалась ему удачной»^{627}.

С точки зрения исторической предположение совершенно бредовое, но Толстому мысль о незаконнорожденности царя так понравилась, что он высказывал ее не раз, и это момент принципиальный, потому что здесь раскрываются толстовские рецепты: вбить себе в голову какую-то мысль и, даже не проговаривая ее вслух — ведь в самом тексте ни слова о том, что Петр был сыном Никона, нет, — а погрузив в глубину, спрятав ее, вести напряженное повествование. Однако удача романа была связана не только с образом главного героя. Толстому удалось гармонически соединить стиль эпохи и населявших ее людей. Ни одна толстовская книга, за исключением разве что «Детства Никиты», не написана так легко и свободно, как эта. При сопоставлении ее с тем же романом «Восемнадцатый год» легче вообразить, что Толстой жил в XVIII веке, нежели в XX, и Петровскую эпоху знал и описал намного лучше, чем период Гражданской войны. В «Петре» у Толстого страха не было, в «Петре» настало — перефразируя известную бунинскую книгу — освобождение Алексея Толстого.

«Я в восхищенье от толстовского «Петра» и с нетерпеньем жду его продолженья, — писал в одном из писем в 1929 году Борис Пастернак. — Сколько живой легкости в рассказе, сколько мгновенной загадочности придано вещам и положеньям, именно той загадочности, которою дышит всякая подлинная действительность. И как походя, играючи, и незаметно разгадывает автор эти загадки в развитии сюжета! Бесподобная вещь»^{628}.

Во Франции, в Грассе, молодая писательница, ученица Ивана Бунина, Галина Кузнецова записывала в своем дневнике: «Читаю весь день «Петра Первого» Алексея Толстого. Зуров говорит, что это лубок, но, по-моему, все-таки талантливо. Чувствую тенденцию, освещение временами как будто издевательство «над заказом», но все талантливо»^{629}.