Алекси Лайхо. Гитара, хаос и контроль в жизни лидера Children of Bodom

Нужно снять шляпу перед ребятами из Spinefarm за то, что они поддерживали нас в процессе работы над всеми этими безумными вещами. Правда, альбом Hatebreeder они предложили назвать именем другой песни, но мы ясно дали понять, что не согласны с этим. А Nuclear Blast хотели, чтобы на обложке альбома находилось что-то вроде изображения волчьей головы, молнии или какое-нибудь другое пауэр-металическое клише. Но, конечно же, на ней оказался жнец из Финляндии, а не какой-то гребаный воин в медвежьей шкуре и с мечом!

Я отчасти понимал, по какой именно причине у Spinefarm был интерес к подобным вещам. В то время у них записывалась группа с севера, участников которой, видимо, приходилось специально предупреждать, что на следующую промосъемку не стоит приходить в спортивных штанах и с поясной сумкой, купленной где-то в Ситимаркете. А мы и так выглядели как рок-группа, и нас избавили от подобных указаний.

Что касается контракта, то, насколько я понимаю, с нами с самого начала обращались честно. Договор со Spinefarm был довольно типичный, и в документах он шел под названием «один плюс два» (контракт на один альбом с возможным продлением на запись еще двух дисков, – прим. пер.). То есть, хорошие условия по сравнению, скажем, с тем, что Sentenced подписали с Century Media рабский договор с фиксированной процентной ставкой на запись пяти альбомов. Не говоря уже про печально известную сделку Amorphis с компанией Relapse. Также у нас сразу был прописан пункт о том, что, едва продажи превысят определенную отметку, наше роялти тоже повысится. Это была честная игра, потому что сами бы мы не додумались, что можем претендовать на эти дивиденды. А поскольку официального менеджера у нас не было, Эво давал нам советы и помогал в переговорах с Nuclear Blast.

Рику Пяяккёнен тоже участвовал в этом, но чаще всего о наших делах заботился Эво. Их действия всегда казались простыми и уверенными. Они разглядели в нас что-то, чему были готовы помочь в развитии.

Nightwish пошли тем же самым путем. Не каждый музыкальный коллектив мог совершить прорыв сразу, но каждый имел право на то, чтобы продолжать бороться. В наши дни в звукозаписывающем бизнесе работает следующая система: если заключается контракт с лейблом, то группа сразу же должна начать приносить чертову прибыль. А иначе уволят.

Когда мы работали над первыми двумя дисками, кроме меня на встречах со звукозаписывающей фирмой иногда присутствовал Яска, а чуть позже и Куоппала. Поскольку Але был немного старше, он знал, как притормозить в нужных местах. Иначе мы бы непрестанно бились головой об стену. Личный менеджер, немец Геральд Уилкс, появился у нас только после четвертого альбома.

Hatebreeder вышел весной 1999 года и сразу попал на пятое место в чартах. По сравнению с откликом на альбом Something Wild это был довольно большой рывок вперед. Диск был выпущен в то время года, когда начинался сезон концертов под открытым небом: финские фестивали и вдобавок к ним большое количество мероприятий в Германии, Бельгии, Голландии и тому подобное. А затем мы впервые отправились в Японию.

У Spinefarm был заключен неплохой лицензионный контракт с японским лейблом Toy’s Factory, и, как только продажи нашего альбома преодолели отметку в 10 000 экземпляров, нас пригласили в Японию с выступлениями. Тур состоял из нескольких концертов, на которых вместе с нами выступали In Flames и Sinergy. Так что я тогда выполнял двойную работу. Первыми играли Sinergy, затем Bodom, а хедлайнерами, конечно же, стали In Flames. Это был тот самый шанс, которого мы так долго ждали, и результат превзошел все наши ожидания. Предупреждения об истеричных фанатах и о том, что у нас будет настоящий культурный шок, оказались абсолютной правдой. Хоть нам и рассказали об этом заранее, некоторые японские обычаи показались нам достаточно странными.

Я испытал одно из самых необычных ощущений в своей жизни, когда мы за кулисами ждали начала нашего первого концерта в Японии. Там все очень сдержанны и не терпят никаких беспорядков, но нам всё равно казалось очень странным то, что в зале тогда царила абсолютная тишина. Со стороны публики не доносилось ни звука. Черт возьми, как же нам было не по себе от той атмосферы. В Европе в преддверии концерта публика буйствует, орет, дерется или кто-то блюет, а из колонок в это время звучит какой-нибудь рок-альбом. К этому мы уже привыкли.