Алексиада

Приказ, полученный Контостефаном, предписывал не что иное, как усердно стеречь пролив между Лонгивардией[1274], не позволять переправляться кораблям Боэмунда, высланным вперед к Диррахию для доставки с одного берега на другой всякого снаряжения, и вообще не давать Боэмунду что-либо пере-{335}возить из Лонгивардии. Однако, выступая из Константинополя, Контостефан даже не знал удобного для переправы в Иллирик места. Мало того, пренебрегая приказом, он переправился в Гидрунт – город, расположенный на побережье Лонгивардии. Этот город охраняла женщина, как говорили, мать Танкреда. Не могу сказать, была ли она сестрой неоднократно упоминаемого мною Боэмунда или нет. Ведь я точно не знаю, по отцовской или по материнской линии приходился Танкред родственником Боэмунду[1275].

Явившись туда с флотом и причалив к берегу, Контостефан атаковал стены Бриндизи и уже, можно сказать, держал в своих руках город. Но находившаяся в стенах города женщина – она обладала здравым умом и твердым характером – видела это и, как только корабли Контостефана причалили к берегу, послала гонца за одним из своих сыновей и срочно потребовала его к себе. В это время все матросы пребывали в приподнятом настроении и, полагая, что город находится уже в их руках, славословили императора. Да и она сама, оказавшись в тяжелом положении, приказала горожанам делать то же самое. Вместе с тем она направила послов к Контостефану, согласилась подчиниться самодержцу, обещала заключить с ним мирный договор и выйти для переговоров к Контостефану, чтобы последний смог обо всем сообщить императору. Эта хитрость нужна была ей для того, чтобы ввести в заблуждение Контостефана, и если прибудет ее сын, сбросить, как говорят о трагических актерах, маску и вступить в бой.

В то время как крики славящих самодержца внутри и вне стен города, сливаясь в общий гул, наполняли всю округу – как уже говорилось, эта воительница своими лживыми речами и посланиями вводила в заблуждение Контостефана, – прибывает сын, которого она ждала, вместе с сопровождавшими его графами. Он нападает на Контостефана и наголову разбивает его войско. Матросы, неопытные в сухопутных битвах, бросились к морю. Скифы же (а их было немало в ромейском войске) во время боя ринулись, как это принято у варваров, за добычей, и шестеро из них были взяты в плен. Они были отправлены Боэмунду, который, увидев их, сразу же отправился в Рим, взяв с собою скифов как самую ценную добычу. Явившись к апостольскому престолу и беседуя с папой[1276], он возбуждал в нем негодование против ромеев и раздувал старую ненависть этих варваров к нашему народу. Стремясь еще более ожесточить италийцев, входивших в окружение папы, Боэмунд показал им пленных скифов в доказательство того, что самодержец Алексей враждебно относится к христиа-{336}нам, выставляет против них неверных варваров, страшных конников – стрелков, поднимающих оружие на христиан и мечущих в них стрелы. При каждом слове Боэмунд указывал папе на этих скифов, одетых в скифские платья и имевших весьма варварский вид, и при этом то и дело, по обычаю латинян, называл их язычниками, издеваясь над их именем и видом. Как можно убедиться, Боэмунд прибег к мерзким средствам, подстрекая к войне с христианами: он воздействовал на ум первосвященника с целью убедить его в том, что имеет благовидные основания для вражды к ромеям; в то же время Боэмунд старался собрать многочисленное ополчение из числа людей грубых и глупых. Ведь какие варвары из близких или дальних краев добровольно не пошли бы воевать с нами, если бы к тому побудил их сам первосвященник и если бы справедливая, как им казалось, причина вооружила на бой каждого коня, каждого мужа и руку каждого воина? Обманутый словами Боэмунда, папа согласился с ним и одобрил переправу в Иллирик.

Вернемся, однако, к нити нашего повествования. Сухопутные воины храбро сражались, но остальных поглотили морские волны, и славная победа, казалось, была уже в руках кельтов. Однако наиболее храбрые наши воины, особенно из знати, и среди них такие доблестные мужи, как Никифор Иалий Эксазин, его двоюродный брат Константин Эксазин, именовавшийся Дукой, мужественный Александр Евфорвин и другие воины такого же сана и положения, «воспомнили бурную силу», повернули назад, обнажили акинаки, напрягая все силы души и тела, вступили в бой, приняли на себя всю тяжесть битвы, разбили кельтов и одержали над ними славную победу. Контостефан, получив благодаря этому передышку от кельтского натиска, отчаливает оттуда и вместе со всем флотом прибывает в Авлон.