Альфа Большой Медведицы

– Ты что пыхтишь?

Он вытягивает из-за пазухи пионерский галстук и разглаживает его на коленях.

– Ты что, так и таскаешь его с собой?

– Ага.

– Ну зачем? Смотри, помял весь. Неужели дома негде положить?

– Ну да! Мама начнёт прибираться и спрячет куда-нибудь! Тогда вот пилотку спрятала, и я на три минуты на линейку опоздал. А если теперь линейку объявят, а галстука нет?

Он даже чуть бледнеет, представив такой случай.

– Выглади и положи на место, – говорю я. – Линейка будет послезавтра.

Владька взлетает в кресле.

– А как? А когда? А во сколько? А это точно? А если…

Он сейчас ни за что не успокоится, пока не выпустит в меня полную обойму вопросов. И приходится отвечать, что всё уже решено, что совет дружины, в общем-то, не имеет ничего против его, Владькиного, вступления в пионеры, что линейка будет в семь часов вечера, со знаменем, барабанами, горнами, и что форма нужна парадная, и что торжественное обещание Владьки будет записано на магнитофонную плёнку, и плёнка эта будет храниться в отряде по крайней мере до тех пор, пока Владька не вступит в комсомол.

Такая уж у нас в отряде традиция.

– А если я собьюсь, когда буду торжественное обещание говорить?

– Ну, если немножко собьёшься, не беда. Но лучше не сбиваться.

– А тебя, когда принимали в пионеры, записывали на магнитофон?

– Да нет, Владька. Мы про магнитофоны в то время ещё и не слыхали.

– Ну уж… – говорит Владька. Он подозревает, что я просто хочу уклониться от разговора. – Как это не слыхали? Когда это было? Ты, что ли, старик?

– Не совсем старик, а всё-таки в три раза тебя постарше. Даже с хвостиком.

– Это разве много? Чепуха, – решительно заявляет он. – Ну расскажи.

– Что?

– Как тебя принимали в пионеры.

Как это было? Я возвращаюсь памятью в детство и опять вижу очень хорошее утро девятого мая сорок седьмого года.

Проснулся я от тревожного толчка: «Не опоздал ли?» Но тут же увидел, что наши ходики вытянули стрелки в одну вертикальную линию: шесть часов. На медных стрелках и маятнике горели колючие солнечные звёзды. Солнце хлестало в окна неудержимым потоком, и тонкие шторки не могли остановить его.

Разве уснёшь!

Я потянулся за одеждой. На спинке стула висела почти новая синяя рубашка. Вернее, тёмно-голубая. Она вкусно пахла горячим утюгом.

То, что рубашка не белая, меня слегка тревожило. Вчера Елена Ивановна сказала, что на сбор все должны прийти в белых рубашках. А у меня не было. Так уж получилось. Были две клетчатых ковбойки с пуговками на воротнике, одна зелёная футболка с заплатой на плече да вот эта синяя рубашка. Мне её на день рождения подарила тётя Галя, у которой мы жили на квартире.

Помню, накануне я пытался объяснить Елене Ивановне, что нет у меня парадного обмундирования. Но она торопилась и сказала:

– Ну постарайся как-нибудь…

Ничего себе «постарайся»! Это сейчас всё просто: пошёл и купил пионерскую форму. А в то время жилось потруднее: не каждый день отыщешь в магазинах, что нужно, да и с деньгами туго.

В общем, грызло меня беспокойство.

Но утро было такое хорошее, что долго терзаться всякими страхами я не мог. Натянул я штаны и синюю рубашку, подхватил за ремешки новые скрипучие сандалии и на цыпочках выбрался на крыльцо. На крыльце сидел Полкан. К носу его прилипли кожурки клейких тополиных почек, и он пытался стряхнуть их лапой.

– Опять совал нос куда не надо? – спросил я.

Полкан замахал мохнатым хвостом так, что по ногам у меня прошёлся ветер.

У сарая тётя Галя кормила кур. Она оглянулась на меня, заулыбалась, заговорила нараспев:

– Не спится небось в праздник-то? В школу-то на уроки-небось и проспать не боялся, а нонче-то с петухами встал… Вот Колюшка мой, когда в пионеры его принимали, помню, тоже ранёшенько поднялся…

Тёти Галиного Колюшку я никогда не видел, но слышал про него много. Он был военфельдшер и погиб в сорок третьем году.

Тётя Галя вздохнула, хотела что-то ещё сказать про Колюшку, но решила, видно, не огорчать меня печальными рассказами. Только заметила:

– А рубашечка-то в аккурат пришлась…

В палисаднике зацветала черёмуха. Я оглянулся на тётю Галю, сорвал кисточку набухших бело-зелёных бутончиков, зажал в зубах и пошёл за калитку: бродить по переулку и ждать.

До торжественного сбора, который начинался в девять часов, оставалась целая вечность – два с половиной часа…

Конечно, столько времени ждать я не мог. В восемь часов я прискакал в школьный двор.

Там уже были несколько мальчишек и Елена Ивановна – очень красивая, в белой кофточке с пионерским галстуком и командирской пилотке со звёздочкой. Елена Ивановна была учительницей в нашем третьем классе и в то же время старшей пионервожатой.

Старшеклассники иногда называли её просто Леной, хотя им за это попадало от завуча.