Альфа и Омега

Звонарь был переполнен злой решимостью отвернуться от мира. Две недели его пребывания на родине высветили всю безнадежность надвигающегося будущего. Попытки подыскать хоть какое-то занятие, чтобы не чувствовать себя выброшенным из жизни, закончились ничем. Теперь Первомайск стал не тем местом, где можно устроиться руководителем какого-нибудь детского кружка при доме культуры или читать лекции по международному положению. Казалось бы, перестройка должна всколыхнуть умы, оживить жизнь. Но этого не происходило. Отзвук оживления долетал издалека, из больших городов. А в поселке жизнь затихала, превращалась в незаметное, скорбное выживание. Иван понял, что ждать помощи не от кого, и в нем вспыхнуло страстное желание развязать этот узел самостоятельно. Первое, что пришло ему в голову – заняться тренировками своего полупарализованного тела: заставить ноги работать. Врачи говорили ему, что какая-то микроскопическая надежда на это имеется. Но и другое, неодолимое чувство овладело Звонарем. Он не хотел видеть общество людей, отказавших ему во всем. Теперь людской мир разделился на две неравные части: одна – всеобъемлющая, живая, движущаяся по своим законам, почти не замечающая его громада, и другая – он сам, бессильный, отдельный от этой части, не нужный ей. Звонарь не хотел этого странного и страшного положения. Все в нем рвалось к прежнему постоянному участию в ежедневном коловращении, а обида толкала отвернуться и уйти в себя. И это чувство победило, потому что и в самом деле сейчас для его натуры нужна была схватка с бедой один на один. Уйти, чтобы выжить, чтобы самому найти свой единственный, пока непонятно какой путь. Иван знал, как он рискует. Если в этой схватке он не достигнет своего, то перед ним откроется черная пропасть безнадежности. И такой решительностью наполнялась его душа при этой мысли, что лицо бледнело, а по телу пробегал нервный озноб.

Через час они достигли домика лесника в дубравнике, сохранившемся с незапамятных лет в местных лесах. Когда-то давно дуб был здесь главным деревом. Но его промышляли на продажу, и лес постепенно заполнялся смешанными породами. Теперь здесь разлился океан березы и сосны, перемежаемый пестрыми кустарниками.

Звонарь хорошо помнил лесника Михалыча, который присматривал не только за растениями, но по собственной воле помогал зверятам пережить холода. Охотничье хозяйство здесь от века было устроено кое-как, и звери сильно бедовали в снежные зимы. Лоси и зайцы драли горькую кору на осинах и ольхе, но пропитание это было никудышным, кабаны в жестокие морозы не могли продолбить клыками наледь под снегом, чтобы добраться до желудей и съедобных корней, птицы еще до Рождества склевывали рябину и калину и падали мертвыми от ночного окоченения. Всем нужна была помощь человека.

Михалыч смастерил для зверей несколько кормушек с навесами и развесил по лесу старые коробки, в которые насыпал зерен птицам. Старику доставляло удовольствие смотреть, как животные, которых он звал «беспризорниками», ждут очередной кормежки. Рано утром он привозил на ручных санях охапки сена и котел с варевом. При виде его лежавшие на приготовленной им же хвойной подстилке лоси поднимались на ноги и не спеша тянулись к кормушке. Их обгоняли несколько зайцев, нахально прыгавших прямо в лоток и выбиравших из сена остатки благодетельского супа. Куда недоверчивее вели себя кабаны. Они приближались к кормушке и чавкали вареной картошкой только после того, как лесник удалялся от этой столовой.