Альфа и Омега

Вот он, семиклассник, среди группы пацанов издевается над Хавой – полубездомным сыном пьющих родителей, приходившим в школу только потому, что некуда было деться. Кому-то из мальчишек пришла в голову мысль заставить Хаву петь «Интернационал». Они скрутили слабенького, недокормленного подростка, спустили с него штаны, под которыми не было трусиков, и суровой ниткой перевязали головку члена. Затем размотали катушку и повлекли его этой ниткой по коридору, заставляя петь гимн пролетариев. «Вставай, проклятьем заклейменный…. весь мир… и рабов…», – обливаясь слезами, срывающимся голосом хрипел Хава, едва двигаясь и конвульсивно припадая на обе ноги. Писюлька его стала совсем синей от удушающей петли. Среди этих ребят был и он, Иван, также тянувший за нитку. Им было очень весело.

А вот позже, уже выпускником школы, он взахлеб рассказывает друзьям, как учительница немецкого языка, двадцатипятилетняя Елена Николаевна, зазвала его к себе домой, что-то бурно говорила, а затем опустилась перед ним на колени, подняла рубашку, стала целовать живот и повалила на кровать. Потом она плакала, просила никому не говорить о случившемся, но Ванюшки хватило только на то, чтобы донести тайну до танцплощадки. Там он рассказал дружкам о происшедшем под их восхищенные восклицания, добавив и такого, чего не было. Тогда он упивался завистливым блеском глаз своих корешей и чувствовал себя героем.

А вот его армейская холостая жизнь по различным гарнизонам Отечества. Сколько их было, этих Валечек и Верочек, встретившихся на его пути? Все они влюблялись в него с простой сердечностью русской женщины, готовые ради любви на все. Ивану везло, среди его любовных связей почти не попадалось двурушниц. Но кончалось это для них всегда одним и тем же. Наступал момент, когда Иван посылал девушку на аборт, а некоторое время спустя заводил себе новую зазнобу. Его нимало не тревожила совесть. Уж таковы были правила жизни в гарнизонах.

А этот афганский мальчик, у которого ты отнял жизнь лишь потому, что не хотел сдержать в себе зверя? А Зафира, память о которой жжет твою совесть? Нет, прав, прав калика перехожий, капитан первого ранга. Сам дерьмо, и нечего на других пенять.

Что-то изменилось в сознании Ивана. Он потерял уверенность в правоте собственной жизни. А ведь это чувство сопровождало его всегда. И всегда, действуя в унисон с ним, он одерживал свои маленькие победы. Звонарь считал себя хозяином собственного бытия. Это было похоже на правду в том военном мире, в котором он жил. Даже став инвалидом, Иван вел себя как человек, находящийся на пути к самой главной победе – к победе над собственной инвалидностью. Но слова калики все перевернули.

Настала ночь, а Звонарь все не возвращался в дом. Он сидел в каталке, слушал последние посвисты птиц, смотрел на высыпавшую в небе звездную соль и думал о разговоре с Матвеем.

Капитан атомной подводной лодки, превратившийся в богомольца… Как это понять? Разве мог Иван представить себе нечто подобное еще полгода назад, валяясь в клинике Вишневского? Непонятный этот человек пришел в его жизнь и словно голову ему в другую сторону повернул. Ведь еще сегодня утром ты жил надеждой вернуться в прежнюю жизнь. Ты же за это боролся, Иван, с утра до вечера истязая свое тело. А в какую жизнь возвращаться собрался? В ту самую, в которой остались тени твоих мерзких поступков? К силачу-сержанту Сырятникову, которому ты намекал, кого из новобранцев надо приструнить? К тайным и явным слезам этих новобранцев, стонавших под ремнем Сырятникова? К попойкам с толстым жуликом старшиной Зуевым, сбывавшим налево солдатские сапоги и белье и приносившем тебе коробки с водкой и консервами? К слезам армейских беззащитных девчонок, по душам которых ты прошелся своими яловыми сапогами? В какую жизнь излечиться задумал, Иван?

«Боже, какая же я падла, какой гнус, чтоб мне лихо было! Ведь ничего доброго не сделал, только обманывал самого себя – защитник Родины, все для Отечества. Каким большим и могучим себя представлял, а сам – насекомое. Грязное насекомое… вот мне название», – приходило ему в голову и сразу же, словно в ответ, знакомый дребезжащий голос вклинивался в мысли:

«Пошли их подальше, Ваня, этих моралистов. Они тебя в навоз превратят. Сами гроша ломаного не стоят, а других поучают. Ты не хуже других был, а может, и получше многих. Страху не знал, за родину кровь проливал. Солдаты тебя любили, а ежели ты у них по мелочи что стянул, так Боже мой! Нам ли не знать, как генералы воруют! Да ты в сравнении с ними вообще ангел. Тебе ли убиваться! Живи со спокойной совестью. Ведь когда совесть спокойна, то и человек здоров. А то изведешь себя, изболеешься. От инвалидности не избавишься и помрешь раньше времени».

«Опять голосок пожаловал, – подумал Звонарь, – да и был ли он в отлучке? Может, просто притаился где-то в подсознании и наблюдал за моими мыслями. А теперь вклиниться решил. Похоже, два человека во мне борются. Один совесть защищает, а другой над ним глумится. И каждый по своему прав. Кого же мне слушать?».