Только что Альфреду выпало сомнительное удовольствие познакомиться еще с одним любовником Софи. В память о предыдущем он назвал его Хебентанц № 2. На этот раз Софи во всем созналась. Письменно. Альфред пришел в ярость. «Зачем же Ты опять используешь глупую банальную ложь, чтобы все объяснить мне, тому, кто так добр ко всем. Я не упрекаю Тебя ни в чем более, кроме этой глупейшей лжи и что Ты с дьявольским усердием стремишься сделать меня посмешищем для всего света». То, что она к тому же представила любовника Альфреду, «свидетельствует о такой низости, что я порой начинаю сожалеть о том, что сделал для Тебя»59
.Осенью на душе у Альфреда царила непроглядная тьма. Его доброту и терпение раз за разом откровенно использовали. Люди будто соперничали друг с другом в том, чтобы «отравить ему жизнь». Думая о будущем, он испытывал лишь равнодушие. Казалось, впредь с ним не может произойти ничего такого, что было бы хуже того, что уже случилось. «Скоро меня уже нельзя будет ранить, ибо я живу так одиноко, что даже сплетни обходят меня стороной», – писал он Софи в сентябре 1889 года. «Лишь в последнем сне я очищусь от всей той скверны, которая лишь доказывает, насколько я невинен»60
.О формуляре для завещания он тоже не забыл. Адвокат, пославший его, посоветовал ему упомянуть Стокгольмскую высшую школу, которой только что исполнилось десять лет. Альфред пообещал подумать об этом. В остальном же царила полная неясность. Альфред знал лишь одного человека, который любил его по-настоящему, чьи глаза сияли при виде его, она любила его так, что ему самому было трудно это понять. Мама Андриетта будет по-настоящему оплакивать его, в то время как остальные «будут лишь высматривать оставшееся после меня золото». В самые мрачные свои моменты Альфред представлял себе, как умрет «в обществе лишь какого-нибудь старого верного слуги, да и тот будет ломать голову, завещал ли я ему хоть что-нибудь»61
.Он радовался, что, несмотря на пошатнувшееся здоровье, смог поехать в Стокгольм и отпраздновать день рождения Андриетты и этой осенью. Он думал, что это будет в последний раз, прежде чем его свеча навеки угаснет. В ноябре он чуть было не повторил свой подвиг, хотя сам был в тот момент болен и лежал в постели. Из Стокгольма прилетела тревожная весть, что Андриетта заболела, и он уже начал было готовиться к поездке, но тут пришло еще одно сообщение, на этот раз утешительное. Андриетта «полностью поправилась», сообщили ему. Альфред решил не рисковать собственной жизнью и остался в Париже.
В завещании, составленном в том году несколькими месяцами ранее, он выбрал небанальное решение, которое так описал в одном из писем: «Кстати, добрым людям предстоит пережить редкостное разочарование… и я заранее радуюсь при мысли о том, какие круглые глаза они сделают и какие плохие слова скажут, убедившись, что никаких денег нет».
Мир так никогда и не узнает, что именно они бы сказали и как бы отреагировали. А также о том, как он собирался поступить, чтобы лишить «добрых людей» всех денег. Еще до конца 1889 года Альфред Нобель сообщит, что это его самое первое завещание уничтожено.
Он его разорвал62
.Глава 19. «Долой оружие!»
В конце ноября 1889 года Альфред Нобель получил по почте книгу. Она называлась «Долой оружие!», на этот раз Берта фон Зутнер решила выступить под собственным именем, хотя и считалось, что имена женщин-писательниц отпугивают читателей. Альфред обрадовался этому жесту, но и устыдился. За последний год он получил несколько писем от Берты, на которые не успел ответить. Такое положение дел являлось неизбежным результатом его неустроенной жизни и постоянно растущего потока корреспонденции. Теперь он получал более пятидесяти писем в день.
На этот раз он ответил сразу, похоже с блеском в глазах. «Стало быть, Ваш новый роман называется “Долой оружие!”, прочту его с большим интересом. Но Вы просите меня распространять его: не слишком ли жестоко по отношению ко мне, ибо где, по Вашему мнению, я буду продавать свой порох, если в мире наступит всеобщий мир?»
В шутку он предложил несколько других областей, где Берта могла бы с неменьшим успехом навести порядок: долой нищету, долой старые предрассудки, долой религии, несправедливость и стыд!
Альфред Нобель глубоко уважал Берту фон Зутнер, и она платила ему взаимностью. Неоднократно она пыталась пригласить его в замок в Харманнсдорфе, где жила со своим Артуром. Пока Альфред ни разу там не появился. Однако теперь он заверял ее, что не из-за отсутствия желания с его стороны. С каким удовольствием он приехал бы, только чтобы пожать ее руку и поблагодарить за то, что она по-прежнему помнит его. «Однако свобода для меня так же недосягаема, как и Эйфелева башня; я вижу их обе…а чтобы добраться до них, нужны время и крылья»1
.