Альгамбра

— Этот пречестной брат, — сказал он, — мой духовник, при нем можно говорить все, а эта девица… — И он кивнул на служанку, которая замешкалась с видом величайшего любопытства. — Девица эта скромна, не болтлива и заслуживает полного доверия.

Солдат не то подмигнул скромной служанке, не то осклабился в ее сторону.

— По мне, — сказал он, — девица делу не помеха.

Когда все лишние удалились, солдат начал рассказ.

Говорил он бойко и складно, не по-солдатски расторопным языком.

— С позволения вашего превосходительства, — сказал он, — я, как я уже имел честь доложить, солдат и послужил на славу, но срок моей службы истек, меня совсем недавно в Вальядолиде списали вчистую, и я отправился пешим ходом в родную андалузскую деревню. Вчера под вечер я шагал по широкой голодной степи Старой Кастилии.

— Погоди, — прервал комендант, — что это ты несешь? От нас до Старой Кастилии миль двести или триста.

— Вот именно, — спокойно отвечал солдат. — Я же сказал вашему превосходительству, что повесть моя преудивительная, но притом правдивая, как ваше превосходительство и убедитесь, ежели наберетесь терпения.

— Рассказывай, мерзавец, — молвил комендант, подкручивая усы.

— Солнце клонилось к закату, — продолжал солдат, — и я стал озираться, не видать ли какого жилья для ночевки, но кругом, сколько хватало глаза, простиралась безлюдная степь. Придется, видно, подумал я, заночевать на голой земле, подложив ранец под голову; ваше превосходительство — сами старый солдат и понимаете, что военному человеку к такому не привыкать.

Комендант кивнул в знак согласия, вытащил платок из корзинки-эфеса и отогнал муху, которая жужжала у его носа.

— Короче говоря, — продолжал солдат, — прошел я еще несколько миль и набрел на мост над глубоким ущельем, на дне которого чуть поблескивал ручеек, по летнему делу почти высохший. Возле моста была мавританская башня, верх в развалинах, а подвал целехонький. Вот, думаю, здесь и на постой; спустился к ручью, напился как следует — глотка пересохла, а вода была чистая, свежая; достал я из ранца луковку и краюшку, весь свой припас, сел у ручья на камень и давай ужинать, а потом, думаю, завалюсь спать в подвале: не худая квартира для человека служивого, как ваше превосходительство, тоже старый солдат, и сами понимаете.

— Бывало, устраивался я и похуже, — сказал комендант, уложив носовой платок обратно в эфес-корзинку.

— Жую я свою краюшку, — продолжал солдат, — и вдруг слышу какой-то шум из подвала; прислушался — никак лошадь переступает. А потом выходит из подвальной двери неподалеку от воды какой-то человек и ведет под уздцы статного коня. Что за человек, при звездах не видно, а луны не было. Место дикое, глухое; с чего бы ему торчать в этой башне? Может, путник вроде меня, может, контрабандист, а может, и бандолеро — что из этого? Я, слава богу, гол как сокол, синструменя много не возьмешь; сижу себе, жую краюшку.

Подвел он лошадь к воде почти рядом со мной, и тут я его разглядел толком. И удивился: одет он был по-мавритански, в стальных латах и круглом полированном шлеме — это я понял по звездному отсвету. И лошадь в мавританской сбруе, широкие такие стремена лопаткой. Так вот, я говорю, подвел он коня к ручью, тот запустил голову в воду по уши, пьет и пьет, как бы, думаю, не лопнул.

— Приятель, — говорю, — ну и пьет у тебя конь, это добрый знак, когда лошадь смело сует морду в воду.

— Пусть его пьет, — сказал чужак с мавританским выговором, — он уж год, как ни глотка не пил.

— Клянусь Сантьяго, — говорю, — куда до него верблюдам, которых я видел в Африке. Слушай-ка, ты вроде как тоже солдат, может, сядешь, перекусишь со мной по-походному?

Честно сказать, мне было как-то не по себе в этом безлюдье, а он хоть и неверный, а все человек. К тому же ваше превосходительство и сами знаете, солдата с кем только судьба не сведет, для нашего брата религия — дело десятое, и в мирное время солдат солдату друг и товарищ.

Комендант снова кивнул.

— Вот я и говорю; предложил я ему разделить какой ни на есть ужин, надо же было как-то оказать дружелюбие. А он:

— Некогда мне ни есть, ни пить. Мне до утра далеко поспеть надо.

— А в какие края? — спрашиваю.

— В Андалузию, — сказал он.

— Значит, нам с тобой по пути, — говорю, — ну, раз не хочешь со мной поесть, может, хоть подвезешь меня? Конь у тебя, вижу, крепкий, двоих легко свезет.

— Ладно, — сказал конник, да и как ему отказаться, это уж было бы невежливо и не по-солдатски, я ведь с ним готов был разделить кусок хлеба. И он вскочил на коня, а я уселся за ним. — Держись крепче, — сказал он, — конь у меня быстрее ветра.

— И не таких видали, — говорю, и он тронул коня.

С шага на рысь, с рыси на галоп, а там — вскачь и во весь опор. Скалы, деревья, дома — все только мелькнет, и нет.

— Что это за город? — спрашиваю.

— Сеговия, — сказал он, и только сказал, а уж башни Сеговии далеко позади. Взлетели мы на горы Гвадарамы и вниз у Эскуриала[111], промчались мимо стен Мадрида, пронеслись по равнинам Ламанчи. Так и стлались с вершины в низину через горы, степи и реки в тусклом звездном блеске.