Альгамбра

Но сетовать было поздно: слово не воробей, вылетит — не поймаешь. Оставалось надеяться, что монах будет помалкивать.

На другой день, когда Лопе Санчес ушел по делам, в дверь смиренно постучали, и появился брат Симон, на лице которого были разлиты кротость и умиление.

— Дочь моя, — сказал он, — я всей душою взмолился святому Франциску, и он внял моим мольбам. Глубокой ночью он посетил меня во сне, но вид его был суров. «Как же, — сказал он, — просишь ты моего благословения обладателям сарацинского сокровища, видя убожество моей часовни? Иди в дом к Лопе Санчесу и во имя мое испроси у них толику мавританского золота на два подсвечника у главного алтаря, остальным же пусть владеют невозбранно».

Услышав об этом видении, добрая женщина истово перекрестилась, пошла к тайнику, где Лопе Санчес хранил сокровище, набила золотыми монетами большой кожаный кошель и отдала его францисканцу. Честной отец наградил ее за это столькими благословениями, что их должно было с лихвою хватить на самое отдаленное потомство Санчесов; затем он опустил кошель в рукав своей рясы, сложил руки на груди и удалился с видом смиреннейшей благодарности.

Когда Лопе Санчес узнал об этом очередном даянии, он чуть ума не решился.

— Несчастный я человек, — кричал он, — что меня ждет? Меня будут грабить и грабить, обдерут до нитки и пустят по миру!

Жена кое-как успокоила его, напомнив об оставшихся несметных сокровищах и о том, как немного взял с них по доброте своей святой Франциск.

Но, увы, у брата Симона была уйма бедных и неимущих родственников, не говоря уж о полудюжине крепеньких круглоголовых сирот и найденышей, состоявших на его попечении. Поэтому он приходил изо дня в день от лица святого Доминика, святого Андрея, святого Иакова, пока бедный Лопе вконец не отчаялся, поняв, что либо он как-нибудь улизнет от святого отца, либо придется ему одарить все святцы наперечет. И он решил наскоро увязать, что еще уцелело, и потихоньку отъехать ночью куда глаза глядят.

Во исполнение этого замысла он купил себе крепкого мула и привязал его в сумрачном подвале Семиярусной Башни, том самом, откуда, говорят, в полночь выскакивает бесовский жеребец Бельюдо и носится по улицам Гранады, а за ним свора осатанелых псов. Лопе Санчес сам не слишком верил этим россказням, но они были ему на руку: вряд ли кто сунется в подземное стойло призрачного коня. Семью свою он отправил засветло и велел ждать его в дальнем селении на равнине. Когда стемнело, он перетаскал сокровища в подвал, навьючил их на мула, вывел его наружу и стал, не спеша, спускаться по ночной аллее.

^{Испанский монах. Рисунок XIX в.}

Лопе предпринял все это в глубокой тайне, не посвятив в нее никого, кроме своей верной женушки. Но каким-то чудом тайна открылась и брату Симону. Божий человек увидел, что нечестивое сокровище вот-вот навеки уплывет у него из рук, и решил поживиться напоследок во славу церкви и святого Франциска. Когда отзвонили по усопшим и на Альгамбру низошла тишь, он тайком покинул обитель, вышел Вратами Правосудия и укрылся в кущах роз и лавров возле главной аллеи. Колокол на сторожевой башне отбивал четверть часа за четвертью, а он все сидел и сидел, слушая уханье сов и дальний лай собак из цыганских землянок.

Наконец до него донесся стук копыт, и в сумраке между деревьями он смутно завидел спускавшегося под гору мула. Дюжий монах посмеивался, думая, какую свинью он сейчас подложит славному Лопе.

Подоткнув рясу и виляя задом, словно кот, стерегущий мышку, он дождался, пока добыча появилась прямо перед ним, выскочил из зарослей, схватился одной рукою за холку, другой — за круп и молодецким прыжком, какой не посрамил бы и самого лихого кавалериста, взмахнул на спину мула.

— Вот так, — сказал брат Симон, — теперь и поглядим, кто кого перехитрил.

Но едва он вымолвил эти слова, как мул начал брыкаться, дыбиться и рваться — и помчался под гору во всю прыть. Монах попробовал придержать его, но куда там! Со скалы на скалу, из чащи в чащу; ряса изодралась и трепыхалась по ветру, бритую макушку стегали ветки и царапали тернии. А по пятам за ними — о ужас, о несчастье! — с яростным лаем гнались семь неистовых псов; тут-то монах и понял, что он оседлал самого Бельюдо!