Альгамбра

— Бить в барабаны, трубить в трубы и всю Гранаду призвать к оружию, — обрадовался Абен Габуз.

— О царь, — молвил звездочет, — да пребудет город твой в покое, и не тревожь своих воинов; ты разделаешься с врагом без их помощи. Отпусти слуг своих, и взойдем на башню, в тайный чертог.

Престарелый Абен Габуз кое-как осилил башенную лестницу, опираясь на плечо куда более старшего годами Ибрагима ибн Абу Аюба. Они отперли медные двери и вошли в чертог. Окно в сторону перевала Лопе было растворено.

— Оттуда, — сказал звездочет, — надвигается опасность; приблизься, о царь, и узришь таинство.

Царь Абен Габуз приблизился к столику вроде шахматного, на котором были расставлены деревянные фигурки, и, к изумлению своему, увидел, что все они движутся. Кони дыбились и гарцевали, воины бряцали оружием, и доносился слабый рокот барабанов и труб, бренчала сбруя, ржали скакуны, но все это было не громче и не внятнее, нежели жужжание пчелы или летней мухи, тревожащей дремотный слух лентяя, прикорнувшего в полуденной тени.

— Ты зришь, о царь, — сказал звездочет, — живое свидетельство того, что неприятель твой ополчился на тебя. Верно, они уже в горах, идут перевалом Лопе. Хочешь посеять среди них страх и смятение, дабы они отступили без кровопролития, рази их тупым концом волшебного копья, а ежели нужны раздоры и убийства — бей острием.

Лицо Абен Габуза потемнело; он жадно схватил копье дрожащими пальцами и, тряся седою бородой, просеменил к столику.

— О сын Абу Аюба, — возгласил он, подхихикнув, — прольем-ка, пожалуй, немного крови!

И, сказав так, он поразил волшебным копьем нескольких куколок, а других ударил древком. Те грянулись замертво, а эти обратились друг на друга и начали свалку и побоище.

Не без труда звездочет удержал руку миролюбивейшего государя, не дав ему истребить недругов всех до единого, и уговорил его покинуть башню и выслать лазутчиков к перевалу Лопе.

Те вернулись с известием, что христианское войско углубилось в сьерру и было уже почти в виду Гранады; но среди них вдруг вспыхнули раздоры, началась братоубийственная резня, и они отступили назад.

Абен Габуз возликовал, узнав, сколь надежен его талисман.

— Наконец-то, — сказал он, — я буду жить в покое и разделаюсь со всеми врагами. О, мудрый сын Абу Аюба, как мне за это тебя возблагодарить?

— У старца и философа, о царь, желаний немного, и они просты: помоги мне лишь благоустроить мою отшельническую келью, и этого хватит.

— О, сколь возвышенна таковая, воистину мудрая неприхотливость! — воскликнул Абен Габуз, втайне довольный, что ему это так дешево обошлось. Он призвал казначея и повелел ему не жалеть денег для Ибрагима на благоустройство кельи.

Звездочет приказал вырубить в скале другие покои на придачу к его звездному чертогу, расставить там мягкие диваны, а стены завесить несравненными шелками Дамаска.

— Я старик, — сказал он, — я уже не могу более возлежать на камне, да и эти сырые стены надобно занавесить.

Вдобавок были выстроены купальни, снабженные всяческими ароматами и душистыми маслами.

— Ибо купание, — сказал он, — противодействует старческой окостенелости и возвращает свежесть и гибкость телу, иссушенному науками.

По его покоям развесили бесчисленные светильники, серебряные и хрустальные, заправленные благовонным маслом, которое изготовлялось по древнеегипетскому рецепту, добытому в гробницах. Оно горело негасимым огнем и разливало мягкое сияние, как бы неяркий дневной свет.

— Солнце, — сказал он, — режет и утомляет мои старые глаза, да и философские занятия требуют, скорее, лампадного света.

Казначей Абен Габуза охал от ежедневных и непомерных расходов на отшельническое убранство и приходил жаловаться к царю. Но царское слово было дано, и Абен Габуз только плечами пожимал.

— Потерпим, — говорил он. — Старик измыслил себе философский приют, наглядевшись на египетские пирамиды и развалины, но всему на свете приходит конец, будет покончено и с его пещерой.

Царь был прав: работы наконец завершились, и в недрах горы возник роскошный дворец. Звездочет изъявил полное довольство и, запершись, предавался ученым трудам целых трое суток. После этого он снова пожаловал к казначею.

— Нужно еще кое-что, — сказал он. — Сущий пустяк, но без него не обойтись для отдыха от умственных усилий.

— О, мудрый Ибрагим, мне велено не отказывать тебе ни в чем, что может скрасить твое уединение; чего ты еще хочешь?

— Мне нужны плясуньи.

— Плясуньи! — эхом отозвался изумленный казначей.

— Плясуньи, — важно подтвердил мудрец, — помоложе и покрасивее, ибо зрелище юности и красоты освежает. Несколько плясуний, много не надо, я ведь философ, вкусы у меня простые, угодить мне легко.

Пока философ Ибрагим ибн Абу Аюб столь разумно коротал время в своем уединении, миролюбец Абен Габуз разыгрывал у себя в башне яростные кукольные сражения. Для старца, как он, не слишком подвижного, это было просто замечательно: такое удобство — воевать в четырех стенах и сметать целые армии, как мушиные рои!