Али-Баба и сорок разбойниц

Вот и сейчас юноша, углубившись в ряды лавочек, приближался к мастерской Хасана — почтенного мастера золотых дел. День у Али-Бабы выдался удачным, и он решил: неплохую выручку, что принесли ему шитые белым шелком драгоценные хорасанские ковры, можно потратить на ожерелье, которое он уже давно присмотрел в лавке Хасана. Дымчатые топазы, обрамленные филигранными золотыми веточками, были точь-в-точь как глаза прекрасной Лайлы — нежно-коричневые, светящиеся тайной. Юноша надеялся, что камни эти смягчат, пусть и на время, непростой характер его любимой.

«О Аллах милосердный, но почему же она так рассердилась на меня позавчера? Разве удивительные плоды далекого острова, что лежит на восход даже от самой восточной страны, земли Канагава, могут не порадовать? Конечно, они не сделаны из золота и драгоценных камней, но они же не похожи ни на что вокруг!»

Невольно вспомнились Али-Бабе те дни, когда красавицу Лайлу радовала простая шелковая шаль или горсть сладких орехов. И чем больше юноша думал о своей возлюбленной, тем мрачнее становился. Увы, он далеко не всегда понимал свою своенравную подругу. Более того, стоило ему задуматься о ее гордом нраве, как вопросов, и без того многочисленных, появлялось куда больше, чем ответов на них. Лайла-ханым с каждым днем становилась все привередливее и капризнее. И лишь нежность и ласка, страсть и пылкие объятия возвращали ту самую Лайлу, без которой он не мог прожить и дня.

— Мир этому дому! Да хранит Аллах милосердный и всемилостивый эти стены!

— Здравствуй и ты, почтительный юноша!

О, конечно, опытный Хасан уже давно заметил и запомнил этого покупателя. Его трудно было не заметить — высокий, прекрасно сложенный, светлый лицом, светлоглазый юноша всегда выбирал самые изысканные украшения, проявляя порой такую бездну вкуса, что старый ювелир говорил себе: «Это должна была выбрать зрелая женщина, а не юный мужчина!»

Вот и сейчас достойный Хасан в который уж раз произнес про себя эти слова — ибо юный ценитель прекрасного вновь рассматривал необыкновенные камни в удивительном ожерелье, которое могло бы украсить лилейную шейку самой принцессы. Прозрачно-дымчатые камни играли в лучах заходящего солнца, радуясь каждому прикосновению уходящего светила.

— О Аллах, — прошептал Али-Баба, — они прекрасны, как глаза моей ханым.

— О да, юноша, эти камни прекрасны. Их родина дарит им изумительное свойство защищать от безумия и злого глаза, даровать радость разумного понимания сути вещей. Говорят, что камни эти дают просветление и смягчают нрав. Более того, я слышал, что они могут уберечь и от встречи с детьми самого Иблиса Проклятого!

— Ну, тогда они должны стать моими немедленно!

— Но… — Тут почтенный ювелир на миг замолчал. — Прости меня, достойный юноша, и не держи зла за мои слова. Но можешь ли ты заплатить за эту воистину царскую вещь?

— О, почтенный торговец… Ты не обидел меня, ничуть. Да, мой наряд небогат. Но это лишь потому, что я не приемлю ярких цветов в одежде… Да и небезопасно ходить по нашему базару разряженным, словно павлин. Увы, среди посетителей его есть и недобрые, завистливые люди. Есть и те, кто может польститься не только на яркие одежды, но даже и на новую палку…

— Увы, мой юный друг, ты прав… — Ювелир согласно покивал изумрудно-зеленой чалмой. Ему было отлично известно, сколь завистливы и жадны до чужого бывают люди.

— Вот поэтому я и не надеваю ярких одежд… Но дела мои идут успешно — никогда еще ни один достойный покупатель не уходил с пустыми руками из моей лавки. И потому, о добрый ювелир, я могу сказать смело, что готов заплатить за эту бесценную вещь любую сумму, не торгуясь.

«О-о-о, — подумал Хасан, — заплатить не торгуясь, да еще и не спросив цены может лишь тот, кто воистину богат!»

— Добрый юноша! Этими словами ты снял тяжесть с моей души. Но платить не торгуясь умеют лишь иноземцы… Вернее, они не умеют торговаться! И потому покупают все, что видят, втридорога… Но скажи мне, знаешь ли ты что-то более сладкое в ремесле любого лавочника, чем добрый торг? Разве найдется что-то, столь же полное интриг и цветистых фраз, как попытка заплатить на два-три несчастных медных фельса меньше?

Али-Баба улыбнулся.

— Но разве меня спасут два-три медных фельса, мудрый ювелир?

— Но, быть может, у нас хватит сил, чтобы доторговаться до двух-трех динаров, юноша? Или, о Аллах, даже до пяти…

— О Аллах милосердный! — Али-Баба в притворном ужасе закрыл руками лицо. — Целых пяти динаров… Да ты сегодня неслыханно щедр, достойный ювелир…

Да, понял ювелир, с этим почтительным юношей вполне можно иметь дело. И к тому же он, похоже, умеет понимать шутки. А это, о будь, Аллах великий, мне опорой на долгие годы, такое редкое, порой просто умирающее искусство.

— Солнце заходит, мальчик… А на закате я обычно несказанно, иногда даже до глупости, расточителен.