Али-Баба и сорок разбойниц

Сладостная пытка длилась, казалось, целую вечность. Голова девушки лихорадочно металась по подушке. Его пальцы оказались способны разжечь в ней опасный, всепожирающий огонь, заставить умирать от наслаждения. Он творил настоящую магию своими руками и губами, и она словно таяла, растекалась, плавилась…

Еще несколько тревожных ударов сердца, и Али-Баба приподнялся над ней. Его возбужденная плоть трепетала у ее лона.

— Взгляни на меня, моя звезда. Хочу видеть твое лицо, когда войду в тебя.

Она распахнула глаза, и в этот же миг неумолимое копье пронзило ее едва ли не насквозь.

Суфия громко охнула от неожиданности. Но Али-Баба проникал все глубже, казалось, не в силах насытиться. Да, она жаждала его сокровенных ласк, жаждала принять в себя, вобрать и поглотить. Откуда-то издалека до нее доносился его шепот: чувственные, бесстыдные, откровенные слова; он не уставал повторять, как это чудесно — заполнить ее собой, владеть безраздельно…

И Суфия, словно обезумев, отдалась воле бурного потока. Но тут Али-Баба начал двигаться. С каждым выпадом он утверждал свою власть над ней. Суфия застонала, вцепившись ногтями в его плечи, оставляя на коже кровавые полосы.

Те же утонченные муки терзали и Али-Бабу, забирая его в плен беспощадного желания. Он, глупец, некогда гордился тем, что никогда не терял голову, но сладость этой женщины сводила с ума.

Наслаждение росло и становилось почти невыносимым, пока не окутало их обоих упоительным покрывалом. Суфия пронзительно вскрикнула. Ее лоно сомкнулось вокруг его все еще возбужденной плоти, он уткнул ее лицом в свое мокрое от пота плечо, заглушив крики страсти. Каждая легкая судорога Суфии отзывалась в теле Али-Бабы.

Наконец Али-Баба ворвался в нее в последний раз, и тогда огненные струи разлились по его телу бешеным, неистовым, яростным наслаждением. Задыхаясь, почти теряя сознание, он словно взорвался, извергая в нее хмельной напиток любви.

Когда все кончилось, Али-Баба долго прижимал к себе девушку, овевая своим разгоряченным дыханием ее тело. Он был потрясен таким новым, таким сильным чувством обладания, завладевшим им, и потребностью снова и снова брать ее, не ощущая пресыщения.

Он поднял голову. Суфия лежала обессиленная и трепещущая. Ее глаза потемнели от пережитой страсти. Роскошные черные волосы обрамляли бледное прекрасное лицо. Он сейчас раздавит ее!

Али-Баба пошевелился, пытаясь откатиться в сторону.

— Не оставляй меня, — умоляюще прошептала она, хватая его за плечо.

— О нет, звезда моя! Я не оставлю тебя никогда! — прошептал Али-Баба.

Как же ему было хорошо с ней! Если бы эти мгновения длились вечно… Али-Баба глубоко дышал, наслаждаясь сладостным благоуханием ее кожи, прижимая губы к шелку волос. Он даже прикрыл глаза, перебирая в памяти моменты опьяняющего блаженства. Он обезумел от страсти, но и она, его любовь, превратилась в дикое, исполненное буйной страсти создание. Как поразительно не похожа сейчас была она на ту решительную Суфию, которую он увидел здесь утром!

— Я не оставлю тебя никогда, — вновь повторил Али-Баба. — И да не будет в целом мире мужчины счастливее меня!

Макама двадцать третья

— О Аллах, Али-Баба, Что ты наделал!

— Я? А что я наделал, свет моей жизни?

— Сейчас сюда придут сестры, а мы…

— А что же мы? Мы просто предаемся любви. Что же в этом плохого?

— Но ведь нас увидят вместе… Это может рассердить сестер, обидеть их… Как я буду выглядеть в их глазах? Как я, счастливая и обласканная, предстану перед ними — перед теми, кто чувствует, что он несчастен и обманут?

— Ты прекрасна, любимая моя… твое тело совершенно, душа подобна драгоценному алмазу, а сердце — огненному рубину. Никого нет на свете лучше тебя…

И Али-Баба вновь потянулся к любимой. Но ее уже не было рядом с ним на ложе. Она торопливо надевала тонкие шаровары, повязывала кушак… Вот уже скрылись под шелковым покрывалом роскошные волосы цвета воронова крыла, вот нашла свое место драгоценная заколка в узле головного платка…

— О да, моя прекрасная, ты права… Еще ничего не кончилось… Более того, думаю, начинается самое важное для нас… И сестер наших…

— «Наших», мой Али?

— Конечно, наших… Ибо мы разделили с ними их боль, а они подарили нам миг удивительного просветления.

— Да будет так… Но ты бы все же покинул ложе, о мудрейший. Ибо боюсь, что наши сестры, увидев тебя сейчас, воспылают к нам обоим совсем не родственными чувствами…

И Али-Бабе пришлось вставать и одеваться. Хотя сейчас ему больше всего хотелось бы провести на уютном ложе вместе с Суфией пару десятков лет…

Едва легла на голову Али-Бабы его чалма, как в коридоре послышались торопливые шаги…

— Это Зульфия, — прошептала Суфия.

И оказалась права. Ибо это была Зульфия. Впервые видел Али-Баба Зульфию такой радостной и сияющей. Суфия же с удовольствием признала, что столь яркая, воистину солнечная улыбка куда больше красит ее названую сестру, чем все драгоценные камни мира.

— Да пребудет с вами милость Аллаха во всякий день вашей жизни!

— Да хранит он тебя, сестренка, сто раз по сто лет! Ты просто сияешь… Что-то случилось, у тебя радость?