Али и Нино

– Ты слышал, Али-хан? Богач Ягуб-оглы закупил двенадцать ящиков шампанского, чтобы распить их с первым турецким офицером, который войдет в город. Шампанское! Шампанское – в честь священного джихада!

Я лишь пожал плечами:

– И это тебя удивляет, Сеид? Мир сошел с ума.

– Аллах сводит с пути тех, на кого Он обратил свой гнев, – хмуро констатировал Сеид. Он подскочил, губы его дрожали. – Вчера восемь мужчин сдались на милость султану. Восемь! Скажи мне, Али-хан, о чем они думают, эти восемь дезертиров?

– Головы их пусты, как желудок голодного осла, – осторожно предположил я.

Ярости Сеида не было границ.

– Ты только посмотри! – вскричал он. – Шииты воюют на стороне суннитского халифа! Ведь Езид пролил кровь внука пророка. Ведь Моавиа убил Али! Кто же наследник пророка? Халиф или незримый Имам Вечности, в чьих жилах течет кровь пророка? Шииты веками носили траур, кровь проливалась между нами и вероотступниками, который хуже кяфиров. Шия здесь, Сунна там, и никакого моста между нами. Не так давно по приказу султана Селима были зверски убиты сорок тысяч шиитов. А теперь? Шииты воюют на стороне халифа, похитившего наследие пророка. Все кануло в Лету: кровь праведных, таинство имамов. Здесь в нашем шиитском городе люди с нетерпением ждут прихода суннитов, которые разрушат нашу веру. Что нужно туркам? Энвер уже продвинулся к Урмие. Иран разделят надвое. Истинной вере пришел конец. О Али, приди же со своим огненным кинжалом и накажи этих вероотступников! О Али, Али! – Сеид со слезами на глазах бил себя кулаком в грудь.

Потрясенный, я не сводил с него глаз. Чему верить, а чему нет? Турки действительно были суннитами. Но я все равно с нетерпением ждал вступления войск Энвера в наш город. Что это означало? Кровь наших мучеников была пролита зря?

– Сеид, – произнес я, – турки одной с нами крови. У нас один язык. В наших венах течет одна туранская кровь. Может, поэтому легче умереть под знаменем с полумесяцем халифа, чем под царским крестом.

Сеид Мустафа вытирал слезы.

– В моих венах течет кровь пророка Мухаммеда, – с гордостью произнес он. – Туранская кровь? Ты, наверное, не помнишь даже той толики знаний, которую получил в гимназии. Кто живет сейчас на Алтае или на границе с Сибирью: кто живет там? Такие же, как и мы, турки, говорящие на одном языке с нами, в чьих жилах течет туранская кровь. Аллах не дал им истинной веры, превратив их в язычников, молящихся богу воды Су-Тенгри, богу неба Теб-Тенгри. Если бы эти якуты или алтайцы стали могучими и направили на нас свои войска, пришлось ли бы нам, шиитам, радоваться только потому, что они одной с нами крови?

– Что же нам теперь делать, Сеид? – спросил я. – Иранский меч заржавел. Все, кто воюет против турков, воюют за царя. Нам что же, теперь во имя пророка Мухаммеда защищать царский крест от халифского полумесяца? Как нам поступить, Сеид?

На Мустафу нашла глубокая печаль. Он взглянул на меня, и казалось, в его взгляде сосредоточилось все отчаяние умирающего тысячелетия.

– Что нам делать, Али-хан? Я не знаю.

Он был в агонии и даже в таком состоянии не прятался за пустыми словами.

Я в растерянности молчал. Керосиновая лампочка чадила. В маленьком обруче света мерцал радугой коврик для намаза – словно лужайка, которую можно свернуть и взять с собой в дорогу. А Сеид Мустафа жил в этом мире так, как будто был здесь проездом. Потому-то так легко ему было осуждать людей за грехи. Через десять или двадцать лет он станет имамом в пире Резы в Мешеде, одного из мудрецов, которые вершат судьбу Ирана. Уже сейчас он смотрит на мир уставшими глазами человека, осознающего свой преклонный возраст и смирившегося с ним. Он ни на дюйм не отступился бы от своей истинной веры, хотя таким образом мог сделать Иран вновь великим и могучим. Лучше погибнуть, чем найти призрачную мечту земных наслаждений, пройдя через трясину греха. Поэтому он молчал и не знал, что предпринять. Поэтому я люблю его, этого одинокого стража истинной веры.

– Наша судьба в руках Аллаха, Сеид Мустафа, – произнес я, меняя тему разговора. – Да наставит нас Аллах на путь истинный!.. Но сегодня вечером я хотел поговорить о другом.

Сеид Мустафа рассматривал свои ногти, окрашенные хной, перебирая янтарные четки. Он взглянул на меня, ухмыляясь во весь рот:

– Я знаю, Али-хан, ты хочешь жениться.

Я аж подпрыгнул от удивления. Ведь на самом деле я хотел поговорить о создании организации юных шиитов. Но было поздно. Он уже вел себя как мулла.

– Откуда ты знаешь, что я хочу жениться, и какое тебе до этого дело?

– Догадался по твоему взгляду, и, конечно же, мне есть до этого дело, поскольку я твой друг. Ты хочешь жениться на христианке Нино, которая меня недолюбливает.

– Да, это так. Что скажешь?

Сеид бросил на меня испытующий взгляд: