Они заулыбались и стали прощаться. Дверь закрылась.
Я лежу на подушках, рассматривая красный узор на ковре. Бедные друзья. Я один во всем виноват. Я погружаюсь в странные видения. Настоящее исчезло. В легком тумане зависло то смеющееся, то серьезное лицо Нино. Ко мне кто-то прикоснулся и произнес на фарси:
– Возьми анаши. Она поможет тебе прийти в сознание.
Кто-то вложил этот янтарный мундштук мне в рот, и в полудреме вновь послышался чей-то голос:
– Досточтимый хан. Как это ужасно. Как такое могло случиться. Наши дети должны немедленно пожениться.
– Князь, Али-хан не может жениться. Семья Нахарарян начнет против него родовую месть. Я послал его в Иран. Он подвергается опасности каждую минуту и не может стать мужем вашей дочери.
– Сафар-хан, умоляю вас. Мы защитим детей. Они уедут в Индию, Испанию. Честь моей дочери запятнана. Только брак может спасти ее.
– В этом нет вины Али-хана, князь. В любом случае она найдет себе кого-нибудь среди русских или армян.
– Умоляю вас! Это была всего лишь невинная поездка. Все это так и поймут. Ваш сын поспешил и бог весть что заподозрил. Он должен исправить свою ошибку.
– Как бы там ни было, князь, Али-хан – кровник и не может жениться.
– Я тоже отец, Сафар-хан.
Голоса смолкли. Вновь наступила тишина. Зерна анаши – округлой формы и похожи на муравьев. Наконец повязки сняли. Вот он, первый почетный шрам на теле. Затем я встал и, нерешительно вышагивая, прошелся по комнате. Слуги испуганно поглядывали на меня. Открылась дверь, и вошел отец. Сердце гулко билось. Слуга исчез. Отец некоторое время молчал. Он прохаживался по комнате. Затем остановился:
– Каждый день сюда является полиция. И не только она. Нахараряны перевернули весь город в поисках тебя. Пятеро из них уже отбыли в Иран. Я приставил двадцать человек, чтобы обеспечить охрану дома. И кстати, Меликовы тоже объявили тебе кровную вражду. Из-за гнедого. Друзей твоих отослали на фронт.
Я безмолвно опустил глаза. Отец положил руку на мое плечо и тихо произнес:
– Я горжусь тобой, Али-хан, очень горжусь. На твоем месте я поступил бы так же.
– Ты доволен, отец?
– Почти. Лишь одно мне непонятно, – обнял он меня, заглядывая в глаза. – Почему ты не убил женщину?
– Не знаю, отец. Я обессилел.
– Было бы лучше, если бы ты застрелил ее, сын мой. Теперь уже поздно. Но я не стану упрекать тебя. Вся семья гордится тобой.
– И что теперь, отец?
Он вновь зашагал по комнате, отвлеченно вздыхая.
– Ну, ты же не можешь остаться здесь. Да и в Иран нельзя. Тебя разыскивает полиция и две влиятельные семьи. Думаю, лучше отправиться в Дагестан. Никому и в голову не придет искать тебя в ауле. Ни один армянин и ни один полицейский не осмелятся отправиться туда.
– Как долго мне придется там находиться, отец?
– Очень долго. Пока полиция не закроет дело и пока враги твои не помирятся с нами. Я буду навещать тебя.
Ночью я отбыл в Махачкалу и оттуда – на маленьких лошадках с короткими гривами – понесся по узким тропам в дальний аул, находившийся на краю дикой бездны. Там, окруженный дагестанским гостеприимством, я находился в безопасности. При виде меня люди понимающе кивали: кровник. Заботливые руки подмешивали в табак анашу. Я много курил и предавался безмолвным видениям. Кази Мулла, приютивший меня здесь друг отца, без умолку болтал, и слова его раскалывались о мои лихорадочные видения, вновь и вновь уносившиеся на залитую лунным светом дорогу.
– Не засыпай, Али-хан, не думай ни о чем, Али-хан. Послушай, ты слышал историю Андалала?
– Андалала… – безжизненно повторял я.