Али и Нино

Я поднял глаза. Она стояла раскрасневшаяся и испуганная. Затем через весь зал подошла ко мне и коснулась рукава, словно прося о помощи.

– Али-хан, – мягко сказала она, – теперь ты чувствуешь то, что чувствовала я в гостях у твоих тетушек и кузин в Тегеране. Кем мне приходятся все эти мужчины? Я не хочу, чтобы они смотрели на меня так. – И, отвернувшись, взяла под руку майоршу.

– Вы должны побывать в нашем Национальном театре. Сейчас Шекспира переводят на наш, азербайджанский язык. На следующей неделе состоится премьера «Гамлета».

Я вытер пот со лба и вспомнил суровые законы гостеприимства. Старинная пословица гласит: «Если в дом твой входит гость с отрубленной головой твоего единственного сына, накорми, напои и уважь его как гостя». Это очень мудрый закон, которого иногда трудно придерживаться.

Я разлил по рюмкам виски и коньяк. Офицеры курили сигары, и никто не закидывал на стол ноги, несмотря на то что именно этого мы от них и ожидали.

– У вас очаровательная жена и очаровательный дом, Али-хан, – стал подливать масла в огонь какой-то молодой офицер.

Он бы, наверное, очень удивился, узнай, что я не надрал ему уши только из политических соображений. Этот щенок осмелился открыто восхвалять красоту моей жены! Я дрожащей рукой налил ему рюмку коньяка и пролил несколько капель. В углу сидел пожилой дипломат с белыми усами, в белой рубашке, поверх которой был надет смокинг. Я предложил ему печенье. У него были длинные желтые зубы и короткие пальцы.

– Судя по всему, между культурами Ирана и Азербайджана существует огромная разница.

– О да. Мы опережаем их на несколько веков. Не забывайте, что у нас высокоразвитая промышленность и железные дороги. К сожалению, русские несколько задержали наше культурное развитие. Нам не хватает врачей и учителей. Но я слышал, правительство собирается послать одаренных молодых людей на учебу в Европу, чтобы восполнить пробел, за который мы должны благодарить русских.

Я продолжал говорить и собирался налить ему еще немного виски, но он отказался.

– Я прослужил консулом в Иране в течение двадцати лет, – произнес он, – и очень сожалею, что старые культурные устои Востока разрушаются, а восточный народ старается подражать нам, пренебрегая обычаями своих предков. Но может быть, они и правы. В конце концов, им решать, как жить. В любом случае я согласен, что ваша страна готова стать независимой, так же как и, например, республики Центральной Америки. Думаю, наше правительство скоро признает вас как государство.

Я был безумцем, но цель вечера была достигнута. Министр иностранных дел Асадулла стоял в другом конце зала с родителями Нино и Ильяс-беком. Я присоединился к ним.

– О чем говорил этот старик? – быстро спросил Асадулла.

– Он говорит, что я безумец, но Англия скоро признает нас.

Мирза Асадулла облегченно вздохнул:

– Вы далеко не безумец, Али-хан.

– Благодарю вас, но думаю, что я в самом деле безумец.

Он пожал мне руку и распрощался. Когда он целовал руку Нино, я услышал, как она что-то ему шепчет, таинственно улыбаясь. Он кивнул в знак понимания. Гости разъехались в полночь, оставив в большом зале запах табака и алкоголя…

Уставшие и довольные, мы поднялись к себе в спальню, и вдруг в нас словно вселилась какая-то безудержная энергия. Нино швырнула свои вечерние туфли в угол, забралась на кровать и, стоя на матрасе, стала подпрыгивать. Она морщила нос, выпячивала нижнюю губу и напоминала игривую маленькую обезьянку. Затем, раздув щеки, она тыкала в них пальцем и с шумом выпускала воздух через губы.

– Ну, как я тебе в роли спасительницы страны? – спросила она. Затем, спрыгнув с кровати, подбежала к зеркалу и стала с восхищением смотреть на свое отражение. – Нино-ханум Ширваншир, азербайджанская Жанна д’Арк! Обворожившая майорш и утверждающая, что никогда не видела евнухов!

Она хлопнула в ладоши и рассмеялась. На ней было светлое вечернее платье с глубоким вырезом на спине. С нежных мочек свешивались длинные серьги. На шее поблескивала нить жемчуга. Руки были по-девичьи тонкими, а темные волосы спадали на шею. Стоя перед зеркалом, она предстала в новой красе.

Я подошел к ней и заглянул в счастливые глаза европейской принцессы. Затем обнял ее так, как будто это происходило в первый раз. Кожа была мягкой и благоухающей, а за губами белыми камешками поблескивали зубы. В первый раз в жизни мы сидели на кровати, и я обнимал европейку. Она закрыла глаза. Я почувствовал длинные загибающиеся ресницы на своей щеке. Никогда прежде мне не было так хорошо.