Али и Нино

Азиадэ кивнула. Такое и вправду случается, но разве можно любить друг друга и не хотеть иметь детей? Это же невозможно! Все взрослые люди должны знать это.

Взрослые люди пили. Хаса улыбался, а его рука легла ей на колено. Азиадэ испуганно отпрянула. Ведь этот сад не супружеское ложе, но Хаса, наверное, тоже был пьян. С европейцами это случается, и тогда они не владеют собой.

Четыре незнакомые женщины, у которых было много мужей, но не было детей, шумно смеялись, и Азиадэ вдруг поняла, что замужем они или нет, не имело никакого значения.

- Я сейчас приду, - прошептала она Хасе.

Она шла по саду, вдоль длинных столов, зацепилась по дороге за ветку дерева и почувствовала себя вдруг одинокой и покинутой Аллахом в этом сонмище пьющих неверных.

Она выбралась на тихую улочку. Люди в саду казались ей персонажами кошмарного сна. Таких женщин можно было встретить в дурном квартале Татавла или на пьяных улочках Галаты, но там не было мужчин, которые имели власть над смертью и все же не могли найти себе других женщин. Непонятная боль мучила Азиадэ. Она прошла сквозь длинные ряды припаркованных машин, нашла двухместный автомобиль Хасы и забралась на его мягкое кожаное сиденье. Улица была темной и таинственной, как жизнь этих людей, дружелюбных, но в то же время чужих, словно тени из другого, недоступного ей мира.

Азиадэ посмотрела вдаль, на темные очертания виноградников. Издалека доносилось пение, и она уловила начальные слова песни:

«Я приехал из Гринцига и привез с собой домой крошечную обезьянку».

Слова были такими же загадочными и непонятными, как и все в этом городе. Где-то должно быть скрывается истинное лицо этого мира. Где–то должны прыгать по веткам гринцигские обезьяны, укрощенные и ласковые, чтобы их можно было привезти домой. Она осмотрелась. Никаких обезьян не было. Глубокая грусть переполняла Азиадэ. Ее преследовал запах вина и жирного мяса, охваченная слабостью, она склонила голову на сиденье.

Такой ее и нашел через полчаса обеспокоенный Хаса. Она протянула ему руки и сонно прошептала:

- Хаса, я заблудилась и испугалась обезьян. Защити меня, Хаса.

Глава 15

- Ешь икру, Джон.

Яркий свет. Блюда, разложенные на буфете в центре зала, переливаются всеми цветами радуги. Серые зернышки икры мягкие и нежные, полные девственной готовности отдаться покорителю. Красные омары, словно задумчивые мудрецы. Высятся крепости из паштетов. Устрицы плавающие во льду, и источающие ароматы океана.

Джон Ролланд послушно берет икру и выжимает на нее лимон. Он ест, чувствуя, как усиливается гул в ушах.

- Скорость ветра - девять, - сообщает Хептоманидес, с наслаждением уплетая паштет. – А все-таки странно, что большие корабли качает так же, как и маленькие.

Ничего не ответив, Джон Ролланд поднимается, отодвигает тарелку и направляется к выходу.

- Собака, - говорит он на незнакомом, но хорошо понятном греку языке. Хептоманидес улыбается и тянется к икре.

Ролланд стоит на прогулочной палубе. Вокруг только серый океан и бушующий горизонт. Подстегиваемые ветром волны разбиваются о борт и похожи на облака, падающие с неба в воду.

Джон Ролланд ложится в шезлонг.

- Кофе, виски, коньяк? – спрашивает стюард, укрывая ему ноги пледом.

- Собака, - повторяет Ролланд и стюард понимающе кивает в ответ, ведь скорость ветра - девять.

Во рту Джон Ролланд ощущает кисловатый привкус, и ему кажется, что он падает в бездну. Сделав над собой усилие, он прикуривает сигарету, чтобы тут же отшвырнуть ее. Еще одно движение и могло бы случиться что-то ужасное, непоправимое. Джон Ролланд с раздражением смотрит на пачку сигарет и думает о том, что во всем виновата эта коричневая упаковка с глупым верблюдом на фоне пустыни. Он мог бы сейчас спокойно сидеть в баре отеля, как и шесть дней назад, ощущая под ногами твердую почву.

Шесть дней назад он вскрыл пачку сигарет, и взгляд его в очередной раз упал на глупо улыбающегося верблюда. Но вдруг верблюжья морда на его на глазах стала увеличиваться, под ногами песок завихрился, послышался грохот барабанов и сухой песок ударил в лицо. Ролланд увидел мягкие, дрожащие копыта этих обитателей пустыни, ощутил их крепкий пыльный мех и с внезапно охватившим его волнением стал поглаживать плотную бумагу пачки.

- Перикл, - сказал он тогда, - выбери какую-нибудь пустыню с верблюдами и мечетями. Я еду в путешествие, а ты будешь меня сопровождать.

Потом он заснул, а на следующий день Сэм Дут уже стоял перед ним с двумя билетами в Касабланку, и его мудрые греческие глаза улыбались.

Джон Ролланд шевелит ногами под пледом и видит, как его агент, покуривая сигару, довольный выходит на палубу.

- И как ты только можешь радоваться жизни? – злобно ворчит Джон. – В то время как ежедневно тысячам людей на земле приходится переносить невиданные страдания. Для тебя мировая скорбь - пустой звук.

Сэм Дут кивнув, присаживается рядом с Ролландом и заказывает себе чашечку мокка.

- «Китайская стена» уже четвертую неделю идет на Бродвее, - говорит он. - У меня есть все причины быть довольным.