Аляска (СИ)

Ни о чем подобном мои родители, как и другие советские люди, никогда не слышали. И даже слов таких не знали - 'педофилия', 'киднеппинг'... Они жили в совершенно другом мире. И дело не в том, что в московском метро 60-х годов маньяки и похитители детей не ездили. Может, и ездили, это другой вопрос. Дело в том, что их не было в мире представлений моих родителей! Информационная закрытость и советская пропаганда тех времен делали свое дело. Граждане СССР прямой дорогой шли к коммунизму, великая страна уверенно развивалась, и не было в ней места злодеяниям преступников! А если кто-то и пытался нарушить закон, его тут же хватали за руку бдительные сотрудники правоохранительных органов. Об этом писали в газетах, об этом снимали фильмы, а значит, это было правдой!

Приблизительно так думали мои родители. Поэтому совершенно спокойно отпускали меня в получасовое путешествие по московской подземке. Но ведь с ребенком и без участия каких-то преступников порой случаются неприятные неожиданности. Причем такие, мысль о которых взрослым, как правило, в голову не приходит. Я всегда добиралась до тети Наташи благополучно. Но вот однажды...

Было лето. Я вошла в полупустой вагон метро, уселась на сиденье и беспечно заболтала ножками. На коленях у меня лежала авоська со сменой белья. На мне было новенькое красивое платьице с пояском. Я пребывала в самом веселом расположении духа.

И вдруг ощутила резкий спазм в животе. Боль быстро прошла, но ее сменил сильный, требовательный позыв - ужасно захотелось в туалет! Я еле сдержалась! На минуту боль затихла, а потом снова накатила - тягучая, выворачивающая кишечник наизнанку. И снова мучительный, долгий, непрекращающийся позыв!

Что делать?! На лбу мгновенно выступил пот, заколотилось сердце, дыхание участилось. Я испуганно сжалась, замерла, потом заерзала на сиденье. Позыв не проходил. Кишечник судорожно сокращался, его содержимое рвалось наружу! Я вскочила с места, думая, что стоя лучше смогу с ним справиться. Это мое резкое движение ускорило дело. На мгновение я утратила мышечный контроль, и все заслоны были прорваны! Я с ужасом ощутила, как из меня исторгается полужидкая масса. Трусики намокли, отяжелели, по ногам потекло...

Это был кошмар! Я в ужасе бросилась к дверям - туда, где не было людей! Испражнения текли по бедрам, достигли колен. К счастью, их оказалось не так много, к тому же спазмы и позывы прошли. Но это ненамного облегчало мое положение. Я была мокрая, испачканная, от меня отвратительно пахло!

Я ничего не соображала от стыда и растерянности. Я знала только одно: мне нужно как можно скорее выбраться из вагона! Поезд находился на середине перегона перед станцией 'Площадь революции'. Я встала возле дверей, опустив глаза, судорожно сжала ручку авоськи и считала секунды.

Я находилась в страшном напряжении. Колени дрожали. 'Что же это такое?! Почему?! - истерично бились в голове бессмысленные вопросы. - Обкакалась?.. Что теперь будет?!' Я не представляла, как доберусь до 'Первомайской'. Как проеду семь остановок в грязных трусиках и с замаранными ногами! Как предстану в столь безобразном виде перед тетей Наташей! Но больше всего меня почему-то беспокоила мысль о том, что мое красивое платьице может испачкаться и станет зловонным.

Слезы готовы были брызнуть из глаз. Ах, если бы рядом был папа!..

Всем своим существом я мысленно метнулась к нему. И тут же в бурлящей мешанине панических мыслей вспышкой проявились его слова: 'Отучайся реветь! Справляйся сама!'.

Я проглотила слезы.

Не знаю, что со мной произошло. Только я опять, как совсем недавно в стычке с братом, разгневалась. Не на Сашу - при чем здесь он? - а на саму себя, на свою беспомощность, на эту дурацкую ситуацию, из которой, казалось, не было никакого выхода.

И тут же поняла, что сейчас сделаю.

Поезд подошел к станции 'Площадь революции', двери раскрылись. Я выскочила из вагона, как пробка из бутылки! Подбежала к статуе сидящего матроса с револьвером в руке, возле нее была урна. Не обращая внимания на людскую толчею вокруг, я решительно повесила авоську на какой-то крючок на револьвере. На всякий случай взглянула на матроса. Похоже, он был не против моей фамильярности: продолжал задумчиво смотреть вдаль. Я прониклась к нему доверием. Массивная урна частично прикрывала меня от взглядов пассажиров, ожидающих на платформе поезда. А матрос, показалось мне, стал строго на них глядеть и как бы говорил: 'А ну, не пяльтесь на девчонку!'

Я сжала зубы и занялась собой.

Я запретила себе думать о чем бы то ни было и ни на кого не глядела. Быстро задрала подол платьица, чтобы его не испачкать, и заткнула за поясок. Стянула с себя грязные трусики и с отвращением швырнула в урну. Вынула из авоськи чистые. Тщательно ими подтерлась, вытерла ноги и руки. Наведя окончательный порядок, тоже сунула их в урну.

И с облегчением опустила подол платья. Все!

Я сняла с револьвера авоську, благодарно взглянула на матроса и деловито направилась к дверям подошедшего поезда.

***