Аляска (СИ)

- Если не будет бормотухи, возьмем сухаря, - сказал Банан, вставая со скамейки. 'Рислинг' намного уступал крепостью портвейну. А ребята всегда предпочитали пить что покрепче. - Пошли, Красный!

Они скрылись за углом дома. Крот проводил их взглядом и сильно ударил по струнам гитары:

- Ну что, споем?

- Давай, Крот! - придвинулась к нему Ирка Решетникова. Ленка Круглова снова уселась к Перцу на колени. Обола с девчонками на соседней лавочке затихли. - Давай про старушку-маму! Или 'Таганку'!

Крот хорошо играл на гитаре и выразительно пел густым хрипловатым баритоном блатные песни. Знал он их в немереном количестве. Да и не только он. Тогда воровской жаргон и блатные песни звучали повсюду. Иначе и быть не могло. Мы жили в стране, где сталинские репрессии превратили в зэков миллионы людей. В стране, пережившей послевоенный всплеск преступности. Где совсем недавно, в хрущевскую 'оттепель', из тюрем и лагерей освободились сотни тысяч заключенных. И были среди них не только невинно осужденные...

Тюремная субкультура пронизывала всю жизнь СССР.

Крот пел о тяжелой воровской доле, о чести вора, его подвигах, тоске, любви и страданиях. Нам все это очень нравилось.

Он бежал из лагеря в голубые да-али,

Он бежал из лагеря ночи напроле-е-о-от,

Чтобы увидеть Танечку и старушку-ма-а-аму...

Спустя несколько лет я поняла, что большинство текстов блатных песен были откровенно бездарными: примитивными и сентиментальными. Но тогда они производили на всех нас сильное впечатление. Иные девчонки, слушая особо слезливые баллады Крота, всхлипывали. Наиболее известные песни за ним начинала подтягивать вся компания. А 'Таганку' мы орали так, что в окрестных домах дрожали стекла. Из окон высовывались жильцы:

- Хулиганье! Сейчас милицию вызовем!

Мы переругивались с ними и пели до тех пор, пока во дворе не показывался милицейский 'козлик'. Тогда наш хоровой коллектив в срочном порядке разбегался во все стороны!

Но сильно шумели мы редко. Только тогда, когда выдавался совсем уж тоскливый вечер и денег на вино наскрести не удавалось. Сегодня же все было в порядке: ждали Банана и Красного - с добычей. Поэтому Крот не поддался на уговоры Ленки Кругловой: 'Таганку' петь не стал.

Ритмично ударяя по струнам и чеканя слова, он придал голосу характерной хрипотцы:

- Мне нельзя на волю - не имею права, -

Можно лишь - от двери до стены...

Это была песня Владимира Высоцкого. Она в исполнении Крота звучала редко, но нравилась мне больше остальных. Теперь я этому не удивляюсь. Высоцкий оказал уголовному миру неоценимую услугу: ярко, зримо, значимо выразил то, о чем невнятно пытались пропеть бесталанные тюремные барды.

Я присела на лавочку возле Оболы. Маленькая Лялька тут же слезла с качелей и пристроилась рядом. Я посадила ее на колени. Девочка хлюпнула красным от холода носиком-кнопкой и прижалась ко мне.

Лялька была абсолютно заброшенным существом лет семи-восьми от роду. Росла она без отца, жила с матерью-пьяницей. У Ляльки был только один комплект одежды: потрепанная и нестираная школьная форма, грязноватое пальтецо и видавшие виды детские ботинки. Конечно, с таким заморышем никто из сверстниц дружить не хотел. Да и родители не разрешали им играть с дочерью алкоголички. После школы Лялька слонялась по дворам одна, а вечерами торчала на Лисе. Наши девчонки ее привечали, угощали конфетами. Домой она приходила только переночевать. Побывав у нее в гостях, я поняла, в чем дело.

Как-то она затащила меня в свое жилище. Я тогда чуть в обморок не упала от неожиданности. Такого и в страшных снах не увидишь! Однокомнатная квартира, в которой жили Лялька и ее мать, сгорела. То есть во время пожара выгорела изнутри дотла. Я оказалась посреди мрачной пещеры: черные голые стены с обрывками проводки, над головой - покрытый сажей потолок, под ногами - головешки обугленных паркетных плашек. Посреди комнаты стоял круглый стол. На нем валялись пустые консервные банки из-под кильки в томате и засохшие куски хлеба. В углах комнаты на полу лежали грязные матрасы. На них, видимо, Лялька с матерью и спали...

- Ну, как дела? - спросила я, поглаживая ее по жиденьким светлым волосикам.

- Вчера дядя Жора мамку побил. У нее теперь фингал под глазом, - пожаловалась Лялька. Жора был одним из сожителей ее матери. - А еще один грузин на Палашах мне подзатыльник дал...

'Палашами' называли колхозный рынок, что располагался недалеко от Патриарших прудов, в Большом Палашевском переулке. Вечно голодная Лялька приворовывала на нем: таскала с лотков чернослив и орехи. Я нащупала в кармане единственный оставшийся там рубль и отдала его Ляльке:

- Не воруй у грузин. Купи себе орехов.

Лялька заулыбалась, благодарно сморщила носик и крепко обняла меня за шею.

- Ага, не ждали! А вот и мы! - раздался из-за кустов веселый ор Банана. Он выскочил к песочнице, победно тряся над головой двумя бутылками портвейна 'Агдам'. За ним появился Красный, прижимая к груди еще три. Быстро они обернулись!