Алиби

Я и представить себе не мог, что за столь обтерханным фасадом в Кампо-Марцио может скрываться совершенно великолепная, роскошная квартира. Когда мы вошли в пустые комнаты с высокими потолками, от наших робких и опасливых шагов по скрипучему паркету вокруг заметалось такое эхо, что мне захотелось прихлопывать эти шаги один за другим, как будто то были незваные насекомые, которых мы притащили с собой из Альбероне, и они сейчас выдадут в нас самозванцев. Я огляделся, посмотрел на маму. До нас обоих, видимо, дошло, что у нас нет денег на покупку даже кухонного стола для этих хором, не говоря уж о четырех стульях к нему. И все же, заглядывая в старые комнаты, я тут же понимал, что это тот самый Рим, который я так люблю: невероятно пышный, барочный, похожий на героическую оперу Георга Фридриха Генделя. Дочь portinaia следила за мной глазами. Я пытался сохранять невозмутимость, поглядывал на потолок, будто оценивал его состояние, — привычным, опытным взглядом. Я проскользнул еще в одну комнату. Спальни были слишком велики. Кроме того, их оказалось четыре. Я тут же выбрал, которая будет моей. Выглянул в окно, увидел знакомую улицу. Открыл балконную дверь, шагнул наружу — кафельный пол был залит меркнущим светом предзакатного солнца. Я оперся на перила. Жить здесь.

В доме напротив жильцы смотрели телевизор. На мощенной булыжником боковой улочке кто-то гулял с собакой. Два крупных стеклянных фонаря свисали с двух стен соседнего углового дома и уже отбрасывали на них бледный оранжевый свет. Я представил себе, как мама посылает меня вниз купить молока, представил себе во дворе мотороллер — свою мечту.

Мама в тот день приоделась, наверное, чтобы впечатлить portinaia. Но ее сшитый по мерке костюм, недавно подправленный, казался старомодным, да и сама она выглядела постаревшей, нервозной. Роль свою она играла ужасно: изображала, что ей что-то не нравится, но она толком не понимает что, а потом напустила на себя тот самый недовольный вид, который мы тщательно отрепетировали: это случилось, когда стало ясно, что они с portinaia не договорятся о цене.

— Anche a me dispiace, signore — я очень сожалею, синьор, — сказала дочь portinaia.

В тот день я унес с собой не только сожаление, сквозившее в ее темных быстрых глазах, — с ним она провожала нас к выходу, — но и глубокую печаль, с которой она, будто для ровного счета, вбросила этот довесок, оставшийся со мною до конца дней: «Signore». Мне только что исполнилось пятнадцать лет.

Я часто гадал, что сталось с этой квартирой. После того нашего визита я уже не решался ходить мимо и изобретал хитроумные окольные пути, чтобы не столкнуться с portinaia или ее дочерью. Много лет спустя, приехав из США с длинными волосами и бородой, я заглянул туда снова. Сильнее всего меня удивило не то, что Кампо-Марцио теперь наводнили роскошные бутики, а то, что кто-то снял знак «Affittasi» и потом не повесил его на место. Квартира меня не дождалась.

Тем не менее это здание, где я никогда не жил, осталось единственным местом, которое я неизменно посещаю при каждом приезде в Рим, так же вот, как Рим, который преследует меня и поныне, это тот Рим, который я выдумал по ходу своих полуденных прогулок. Здание это теперь не тускло-охристого, а розовато-персикового цвета. Оно тоже пересекло некую черту и, как и девочка с арапскими глазами, пытается сохранить молодость: опытная рука косметолога сглаживает выбоины, которые всегда придавали человечность римским камням, в результате чего ток времени превращался в безболезненное крошечное чудо. В пятнадцать лет я навестил жизнь, которую хотел прожить, и дом, который рано или поздно собирался сделать своим. Теперь я навещаю жизнь, которую мечтал прожить.

По счастью, здесь настоящее, подобно полуденному солнцу, постоянно вторгается в прошлое. Я останавливаюсь перед зданием, и уже через несколько минут на меня начинает наползать равнодушие, и я поспешно отправляюсь на одну из своих долгожданных долгих прогулок — зная, что она завершится лишь после захода солнца. Я думаю про охру, воду, свежие фиги и простую здоровую пищу, которую съем на обед. Думаю про свой просторный балкон на седьмом этаже отеля «Де Рюсси», откуда открывается вид на одинаковые купола Санта-Мария-ди-Монтесанто и Санта-Мария-деи-Мираколи, рядом с Пьяцца-дель-Пополо. Именно этим мне всегда и хотелось заняться в Риме. Не что-то посетить и даже не что-то вспомнить, а просто сидеть и со своего насеста, спиной к холму Пинчо, озирать весь раскинувшийся передо мной город в умиротворяющем чарующем свете римского полудня.