Алиби

– Во время революции ему было почти семьдесят. Об этом я читал. Так вот. Успенский утверждает, – продолжал Пер, – Что на всей планете, независимо от расовых, национальных, религиозных, социальных и других различий, формируется новая, шестая, человеческая раса. Это – труднопостижимая мистерия, как всё в Мироздании. Долгое время эти новые люди – священники и рабочие, солдаты и клерки, хирурги и журналисты жили по всему миру в одиночку, разделенные пространством, непониманием, неприязнью. Но еще более непостижимой стала тайна вызревания в этих людях сознания, что они есть и должны встретиться. И то, что будет происходить на Земле потом, будет происходить совсем по-другому. На более высоком уровне. А массовый человек станет личностью.

– Так ведь этот «массовый» просто возьмет и причислит себя к новому человеку, – сказал Филимон. – Будет он там изменять себя и свое сознание, как бы не так.

– Конечно, – отозвался со своей скамейки Бурмистров, который давно уже вслушивался в разговор. – Я уже видел. Вон там, над рекой, какойто плот строят. Говорят, новый ковчег. Спасаться, что ли, будут? – с непониманием произнес Бурмирстров.

– Строят-то они, строят. Да ведь неизвестно, есть ли сама возможность спасения? – с сомнением сказал Пер. – Но пока дорога открыта всем. Все зависит от самого человека. Если он выбирает разум, рационализм, ответственность за то, что происходит, и будет происходить на Земле, он открывает себе дорогу в Ковчег. Если он остается массовым, он лишает себя надежды.

– Интересно, что же победит в человеке? – неожиданно подала голос Маша.

– Я так понял – выбора нет. Исход борьбы между новым и старым предрешен? – спросил Филимон, слегка перебив Машу.

– Да, это так, – отозвался Пер. – Ибо человек есть всего лишь орудие высшего разума. И два человека – Новый и Старый – никогда не посмотрят друг другу в глаза, потому что каждый найдет в глазах другого непонимание.

– Значит ли это, что то, о чем здесь только что говорили, и есть конец Света? – спросил Пера Горошин.

– Не света, а старого Двухтысячелетия, в конце которого обыкновенно происходят гигантские катастрофы. Последняя из них была – погружение Атлантиды, – заключил Пер И все эти люди, как вы утверждаете, направляются в Бюро Пропусков? – всё ещё постигая смысл сказанного, спросил Пера Горошин.

– Именно, но чтобы получить пропуск, им надо сделать свой выбор, – умолк Пер.

– Должен вам сказать, – снова заговорил он, – все эти процессы идут не только у вас. Они идут по всему миру. Я только что из Берлина. Там, на Александр – платц – то же самое. Собираются группами, что-то обсуждают, кого-то обвиняют, устраивают демонстрации. А путь один – в Бюро Пропусков, – договорил Пер. – Всё должна решить готовность каждого к изменениям в себе.

– Вы слышите Гул? – еще раз воспользовавшись паузой, спросил Пер, – всюду несмолкаемый Гул. Везде люди, будто штурмуют какую-то гору. Но пока им это не удается. Потому, что, прежде всего, надо взять гору каждому в самом себе.

– Теперь, кажется, и я слышу Гул, – неуверенно сказал Горошин, вспомнив, как его отец, Андрей Николаевич Горошин, рассказывал ему о каком-то Гуле, который он впервые услышал, когда в восемнадцатом вернулся из Голдапа в Россию. Правда, тогда говорили, что в четырнадцатом сошел на Землю Антихрист, и это многое объясняло.

– Если всё, что вы сказали – правда, это – серьезно, – медленно, как бы закрывая абзац, проговорил Горошин. – Вы не верите мне? – удивился Пер. – Мы же с вами некоторым образом – союзники. Я тоже воевал против Гитлера, – напомнил он.

– Но вы родились в Айове. А это многое меняет. У нас с вами разная этика, – опять по-солдатски прямо сказал Горошин.

Пер не ответил.

Но Горошин видел, как напряглись его глаза, а гематогеновое пятно заволновалось.

– В конце концов, каждому надо взять Гору в самом себе, – будто слегка примирительно сказал Филимон, не продолжая.

– Это справедливо, тихо сказал Горошин, – Что ж, попробуем подняться сами и оставим место другим. На Горе, я думаю, всем места хватит.

– Вот мы уже говорили с полковником, – снова обнаружился Пер, – Нужно, чтобы на Земле кто-нибудь был носителем и хранителем разумного и это разумное защищал.

– И вы таких знаете? – почти насмешливо спросил Филимон.

Пер не ответил.

– Вас как зовут? – неожиданно спросил Бурмистров Филимона с очень заметным интересом.

– Филин, – с укором сказал Филимон. – Я уже представлялся. Хочу предупредить от возможной ошибки. Не Филл, а именно Филин.

– И вы тоже согласны с тем, что сказал полковник? Ну, что у нас с вами разная этика? – неожиданно спросил Филимона Пер.

– Я даже могу доказать это, не сходя вот с этого места, – отозвался Филин. – Но у нас, я думаю, еще будет случай поговорить.

Пер кивнул.

– Не видели ли вы здесь человека собакой? – снова спросил Пер Горошина, видимо забыв, что об этом разговор уже был. Горошин молча, отрицательно качнул головой.