Алиби

– А что сегодня за день? – спросил Горошин. Маша молча смотрела на него, предоставляя ему возможность осмыслить ответ на вопрос самому.

– Неужели? – казалось, совершенно естественно удивился он, сделав уморительновопросительное лицо.

– Неужели день рожденья Фолкнера?

Маша рассмеялась. А он подумал, как все-таки она похожа на деда.

– Почти, – слегка по-слогам сказала она. – Сегодня у меня была защита диплома. И моя работа признана одновременно и авторефератом для поступления в аспирантуру.

– И вы решили, – медленно понимал Горошин, предоставляя ей возможность договорить самой.

– И я решила поделиться этой радостью с вами. – Так, принимается, – сказал он – Очень за вас рад.

– А как «очень», – спросила Маша, обнаружив некоторую долюкокетства.

– Ну, как «очень»? – не унималась она.

– Вы хотите, чтобы я показал, как именно я рад? – проговаривая тщательно каждое слово и все еще настороженно глядя на нее, спросил Горошин.

– Да, – кивнула она. – Я очень этого хочу.

– Хорошо. Тогда дайте мне вашу руку, – сказал Горошин.

Она протянула через стол ему руку. Он взял ее, перевернул и поцеловал ладонь. Потом. как взятую напрокат игрушку, перенес руку через стол, возвратив обратно.

– Теперь вы не сомневаетесь? – едва сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, спросил он.

– Скажите, почему вы один? – наконец, набравшись смелости, спросила Маша.

– А вот об этом мы говорить не будем. Можно? – спросил он, смеясь. – Все как-то не так складывалось, – все-таки сказал он.

– А сейчас? Сейчас у вас кто-нибудь есть? – Того, о чем вы спрашиваете, нет.

– А дедушка говорит, что у вас полно баб. Я, говорит, чую, – почти серьезно сказала Маша.

– Когда вы говорили с ним в последний раз? – спросил Горошин.

– Сегодня. Перед тем, как идти сюда.

– Он что-нибудь спрашивал обо мне? – поинтересовался Горошин, вспомнив свой последний разговор с Иваном Кузмичом.

– Да, – отозвалась Маша. – Он спросил, « какие у тебя отношения с этим парнем со Второго Белорусского?

– А вы?

– А я сказала, что отношений никаких нет но я бы хотела, чтобы они были. А он ответил, что, конечно, это мое дело, что мне уже двадцать два, но я чую, сказал дедушка, – продолжала Маша, – У него баб полно.

Горошин молчал.

– Я думаю, вам не надо больше коньяку, – сказал он, встретив ее малахитовый взгляд.

– Хорошо. Я не буду. Но я и без коньяку скажу вам то, что сейчас сказала.

– Нет, не надо. Хорошо? – спросил он, улыбаясь.

Маша кивнула.

Прошло минут десять. Теперь они сидели молча, поглядывая через стол друг на друга.

– Михаил Андреевич, – первой нарушила молчание Маша. – Я сказала правду. может быть, это было как-то слишком быстро. Может быть, для вас неожиданно, – что-то пыталась объяснить она. – Ну, да теперь все равно. Я еще скажу, – немного помолчала она, – Я могу наводить порядок в вашем доме. Мыть все, что надо. Например, посуду. Помогать во всем, – опять сказала она. – А потом мы будем о чем-нибудь разговаривать.

– А-а, – протянул он, совершенно откровенно, по-доброму, рассмеявшись. И увидел на лбу Маши капельки пота. Должно быть, от напряжения.

Он подошел к своему изрядно обветшалому шкафу, достал оттуда кусок материи, бывшей когда-то носовым платком. Потом подошел к Маше, вытер платком ее лоб. В какой-то момент его рука коснулась ее щеки. Она поцеловала ее и отпустила.

– Послушай, что я скажу тебе, девочка, – сказал он, глядя на нее. теперь уже сидя напротив на своем месте. – Ничего, если я буду говорить тебе «ты»?

Маша кивнула.

– Мы с тобой, – начал он, – не только люди разных поколений, но далеко отстоящих друг от друга поколений. Есть же какие-то нормы, этика. Ну, ты еще ладно. У тебя вся жизнь впереди. А я? Что могу дать тебе я? – продолжал Горошин. – Конечно, ты очень хорошая девочка. Но это не значит.

– Михаил Андреевич, скажите честно, – вдруг заговорила Маша, – Вы не любите меня?

– Я? – не сразу сориентировался Горошин. – Я? Как же я могу не любить тебя? – спросил он, и ужаснулся тому, что сказал.

– Тогда при чем здесь этика, здравый смысл? Есть два человека, и они любят друг друга. Что еще? Вы видете здесь тему? – спросила она так, как, должно быть, писала в реферате.

Он не ответил.

– Ведь свобода заключается не столько в том, чтобы преодолеть и отвергнуть этику общую, сколько в том, чтобы подчиниться и следовать этике своей, – вдруг сказала она.

И он задохнулся от того, как справедливо было то, что она сказала. И умолк. И долго смотрел на нее, чтобы она поняла, что он согласен.