Алиби для великой певицы

— Во-первых, я хочу получить персональную амнистию. Я тебе верю, поэтому не обижайся, но мне нужен документ о том, что Советская Россия больше не считает меня врагом, что прошлое забыто. Во-вторых, я превосходно сознаю, что здесь принесу гораздо больше пользы, чем в Советской России, поэтому не будем пока ставить вопрос о переезде.

Скоблин говорил быстро и уверенно. Видно было, что они с Плевицкой за ночь все обговорили.

— Мне нежелательно было бы иметь дело с вашими работниками в Париже, поскольку после бегства Беседовского они сами скомпрометированы и меня провалят.

Советник полпредства Григорий Зиновьевич Беседовский, оставленный исполнять обязанности поверенного в делах, не пожелал возвращаться в Москву и попросил политического убежища во Франции и теперь выкладывал французам все, что знал, в том числе рассказывал и о закордонной деятельности ОГПУ. Его разоблачения печатались в парижских газетах. Беседовский был сначала кадетом, потом эсэром, и в ОГПУ не понимали, как такому ненадежному человеку могли доверить заграничную работу.

— В РОВС сильная контрразведка, — продолжал Скоблин. — Кстати, должен тебе сказать, что новый глава РОВС генерал Евгений Карлович Миллер предлагал мне стать во главе контрразведывательной работы, но я отказался. И последнее. Если вы будете воевать с Польшей и Румынией, я должен быть немедленно в рядах действующей армии, хотя бы и рядовым. Остальное действительно мелочи, и о них поговорим после.

Произнеся эту речь, Скоблин успокоился и расслабился.

— Хорошо, что приехал именно ты, — добавил он. — Тебя я знаю и верю тебе, как самому себе. Прислали бы другого, хотя бы с письмами от обоих моих братьев, ему бы здесь не поздоровилось…

Довольный Ковальский принял эти слова за чистую монету, хотя потом сообразил, что этим комплиментом Скоблин на всякий случай хотел расположить к себе человека, от которого, как он думал, он теперь полностью зависит.

Через день Скоблин еще раз приехал к Ковальскому, и в его гостиничном номере после долгого разговора согласился оформить свое согласие работать на советскую разведку. Такого рода бумаг Скоблин писать не хотел, и Ковальскому пришлось на него основательно нажать.

Заявление Скоблин написал симпатическими чернилами, которые передал Ковальскому сотрудник резидентуры ОГПУ. Ковальский продиктовал генералу следующий текст:

«ЦИК СССР

От Николая Владимировича Скоблина

Заявление

12 лет нахождения в активной борьбе против советской власти показали мне печальную ошибочность моих убеждений.

Осознав эту крупную ошибку и раскаиваясь в своих проступках против трудящихся СССР прошу о персональной амнистии и даровании мне прав гражданства СССР.

Одновременно с сим даю обещание не выступать как активно, так и пассивно против советской власти и ее органов. Всецело способствовать строительству Советского Союза и о всех действиях, направленных к подрыву мощи Советского Союза, которые мне будут известны, сообщать соответствующим правительственным органам.

10 сентября 1930 г. Н.Скоблин».

Написав заявление, генерал спохватился:

— Я даю подписку, что не буду выступать против советской власти и тем не менее остаюсь в рядах Белой армии! Теперь меня ваши могут обвинить в новом предательстве. Я хочу иметь какой-то оправдательный документ.

Дабы успокоить Скоблина, Ковальский написал симпатическими же чернилами следующую записку:

«Вам предлагается активизировать работу в Российском Общевоинском Союзе.

Петр. 10 сентября 1930 года. Париж».

Л поверх этой записки, как его учили еще в Харькове, набросал карандашом нейтральный текст и отдал этот лист бумаги Скоблину.

Как явочный документ для связи Ковальский взял у Скоблина его визитную карточку и половину сломанного карандаша — и то, и другое он должен был переслать в Москву. Вторая половина карандаша осталась у Скоблина.

Закончив с формальностями, Скоблин, несколько волнуясь, перешел к волновавшему его вопросу о вознаграждении за труды на благо Советской России:

— Ты сам понимаешь, Петя, что меня все знают и я всех знаю, и потому смогу принести вам большую пользу.

— Не вам, а нам, — с удовольствием поправил его Ковальский.

— Извини, Петя, конечно же нам. Я еще не привык. Но для полноценной работы мне необходимо возобновить прежние знакомства, а это значит, что придется часто приглашать к себе людей, прилично их угощать, а это в Париже стоит очень дорого. Мы же теперь сидим буквально без копейки.

— Коля, я все прекрасно понимаю, — перебил его Ковальский. — Давай договариваться. Я вижу в тебе не человека, который время от времени будет передавать нам какие-то документы, а нашего постоянного работника. Поэтому просто назови сумму, которую хочешь получать ежемесячно.

Скоблин начал мяться. Видно было, что он боится продешевить и вызвать гнев Надежды Васильевны.

— А ты сколько получаешь? — сделал он неудачную попытку выяснить цены на рынке.

— Ровно столько, сколько необходимо для работы, — отрезал Ковальский.

После долгих колебаний Скоблин сказал: