Алиби от Мари Саверни

Но перейду к делу. Решился я потревожить тебя, Жорж, по поводу, который представляется мне значительным и веским, по крайней мере, он таков для каждого просвещенного гражданина, любящего землю отчич и дедич. Дело в том, что в моих руках нежданно-негаданно, а каким именно образом, расскажу, если Бог даст свидеться, при встрече, оказались семь бесценных владимирских кругляшей, родных братцев того, первого, что некогда попал в руки незабвенного Б-ге, а потом был безвозвратно утерян. Живописать, какие мысли и чувства обуревают меня, завтра или послезавтра уже не киевлянина, а скитальца по родной земле, не ведающего, увидит ли он завтра восход солнца или навеки закроет глаза, не стану, в единственном лишь тверд убеждении, что славная эта седмица, которая составит славу родной земли, не должна бесследно исчезнуть на необъятных наших просторах, достаточно с нас, полагаю, печальной участи первенца Б-ге.

Жорж, вместе с милейшим Иваном Петровичем, в честности и надежности которого ни капельки не сомневаюсь, мы решили схоронить сыночков св. В-ра в стене каминной комнаты. Отодрали две плохо державшиеся майоликовые плитки, вынули несколько кирпичин и запечатали там сосуд со священными дарами. Плитки, кои совершенно не пострадали, скрепили раствором, и они заняли свое исконное место. Итак, второй ряд сверху, восьмая и девятая плитки от угла. Дай Бог, чтобы василиски и диковинные птицы, расхаживающие в райских кущах, сберегли эту тайну так же надежно, как земля Трои, которая до заветного Шлиманового часа укрывала от посторонних глаз развалины города Приама.

Жорж, минуту назад поручик Белокопытов сообщил мне, что завтра выступаем из Киева. Мать городов русских застонет под пятою красного хама. Не знаю, увидим ли мы когда-нибудь снова золотые купола над Днепром.

Кланяйся кузине Вере, мой нижайший поклон тетушке Мари. А если увидишь Софи, мою прекрасную Фею, укусы которой я стоически переносил в каминной комнате (так же остер ее язычок? столь же беспощадно она вышучивает всех и вся? вспоминает ли хоть изредка меня?), то скажи, что я помню все и, как мальчишка, волнуюсь при одной мысли о ней.

За сим, искренне желающий тебе благоденствия и многая лета во здравии, благополучии и спокойствии

Федор Полторацкий Киев,

14 декабря 1919 года

P. S. Письмо постараюсь передать с оказией».

Надо же, подумал Олег, и тогда, и сейчас — Фея. Одна была Феей для благородного Федора Полторацкого, другая — для бесчестного Антона Диканева.

Лободко задумчиво поднял глаза к потолку: может, попросить Федора Спиридоновича Палихату попытаться выяснить судьбу этих двух друзей, один из которых написал письмо, а другой так и не получил его?

Олег отложил в сторону письмо Полторацкого. Собственно, это было не письмо, а его ксерокопия.

Тимофей Севастьянович Медовников тоже располагал ксерокопией послания из холодного и угрюмого Киева. Зная, какую важнейшую, способную сказочно обогатить каждого, кто к ней прикоснется, тайну скрывают эти строки, он не стал правдами или неправдами изымать две пожелтевшие странички из архива, а оставил их там, где отошедшее навсегда время пахнет старой бумагой.

Истинный ученый, изыскатель, исследователь, как правило, честен — и перед собой, и перед людьми.

Киев — Федотова Коса Запорожской области

Май 2008 г. — август 2009 г.

АЛИБИ ОТ МАРИ САВЕРНИ. Рассказ

Она напоминала бы спящую посреди луговых трав красавицу, если бы не открытые глаза, красное, мокрое, широко расплывшееся на груди, на бежевом летнем платье пятно, из центра которого торчала рукоятка маленького кинжала, вошедшего в самое сердце.

Она действительно была красавицей — не симпатяшкой, не милашкой, не красоткой, а именно утонченной красавицей с такими безукоризненными чертами лица, к каждой из которой нельзя предъявить ни малейших претензий. Если бы даже природа несколько поскупилась по отношению к ней, все равно она привлекала бы внимание уже потому, что была кареглазой блондинкой, причем натуральной — сочетание, встречаемое столь же редко, что и синеглазая брюнетка.

— Не верится, — пробормотал Губенко. — Просто в голове не укладывается, что можно взять и одним махом расправиться с такой потрясающей девушкой.

— Ну, не девушкой, а дамой, — поправил Губин.

— В двадцать пять лет — и уже дама? — возразил Губенко, хоть и знал, что его почти однофамилец прав.

— Глеб, она замужем, стало быть, — дама. Причем из высшего света!