Алиенора Аквитанская

Как хотелось бы знать, кто из супругов лучше при этом выглядел: Алиенора или Генрих, которому едва перевалило за пятьдесят, но который, по словам современников, преждевременно состарился из-за всевозможных излишеств. Поразительно, но историки, знавшие Алиенору в ее старости, в один голос безудержно прославляют ее; и среди прочих — Ричард Девиз-ский, тот монах из Винчестера, что говорил о ней: «Эта прекрасная и целомудренная женщина, величественная и скромная одновременно, смиренная и красноречивая». Зато все показывают Генриха в последние годы его жизни в самом плачевном виде: тот, кто некогда был великолепным рыцарем, превратился после пятидесяти лет в тучного старика, подволакивающего раненую ногу, — конь зашиб копытом, — и страдающего, по словам окружавших его людей, худшей из всех болезней: той, что не дает человеку ни минуты оставаться в покое; он не мог усидеть на месте и все время судорожно жестикулировал руками. Одевался Генрих и всегда небрежно, а к старости эта небрежность превратилась в неряшливость, отражающую внутреннюю распущенность человека, не умеющего владеть собой. Каким бы выдающимся правителем ни был Плантагенет, но, если он сумел утвердить в королевстве свою власть, то порядок в нем навести ему при этом не удалось. В последние годы его власть стала тиранической; обычное браконьерство влекло за собой неслыханно суровые наказания: виновных калечили или на бесконечно долгие сроки заключали в тюрьму. Генрих всегда питал к охоте неумеренную страсть, а в Англии охотничьих угодий было немного, леса редки, и это подталкивало Генриха к подчас варварской жестокости по отношению к тем, кто совершал какой-нибудь проступок: говорили, будто за убийство оленя человеку грозила смертная казнь. Но деспотизм Генриха нисколько не помог ему установить мир. Его пренебрежение правами других людей стало причиной того, что против него вели самую жестокую войну из всех, какие только бывают: ту, что вели против него собственные дети. Его портрет под конец жизни был полной противоположностью идеалу его века — куртуазного, просвещенного правителя, избегающего всякой чрезмерности, стремящегося к справедливости и щедрого. Его образ жизни, его двор, какими их описал Петр Блуаский, представляются карикатурой: «За столом, в поездках, в обрядах нет ни порядка, ни строя, ни меры. Духовные лица, придворные, рыцари питаются плохо вымешенным, плохо взошедшим, плохо выпеченным хлебом из ячменной муки, тяжелым, словно свинец; пьют они испорченное, мутное, вязкое, кислое и невкусное вино. Я видел, как высоким особам подавали такое густое и грубое вино, что они могли пить, лишь закрыв глаза и стиснув зубы, словно процеживали его через сито, а не пили, не в силах скрыть отвращения. Пиво, которое там пьют, противное на вкус и мерзкое с виду… Покупают без разбору больных и здоровых животных, рыбу, выловленную четыре дня назад, которая не становится дешевле, оттого что протухла и провоняла…» Рассказал летописец и о том, какую адскую жизнь король, становящийся все более беспокойным и непоседливым, устраивал своим приближенным, которым подчас, во время долгих поездок верхом, приходилось, устраиваясь на ночлег, чуть ли не драться друг с другом из-за лачуг, какими и свиньи бы побрезговали; впрочем, в королевской свите можно было встретить всевозможных людей, в том числе и гистрионов, продажных девок, игроков в кости, шутов, мимов, фокусников, кабатчиков, воров, мошенников и разбойников.