Алина

– Такой человек, как он, никогда не будет делить ничего пополам… Тем более, его доходы никак не докажешь. Он скажет, что получает три копейки и делиться ему нечем – и все. Я так не хочу. Я хочу половину всех его денег. И я их получу… Я знаю, сколько у него денег, пусть сказки не рассказывает…

Я не собирался спрашивать, что она задумала, но она стала рассказывать сама, может, потому ей необходимо было поделиться своими мыслями хоть с кем-то, а может, она втайне надеялась, что я приму ее сторону и стану ей помогать – не знаю, я не придавал этому значения и слушал ее вполуха, думая о своем.

– Меня здесь познакомили с одним очень знающим человеком, адвокатом, – говорила она, – и он предложил такую схему…

Я выпил еще виски и растянулся поперек кровати.

Хорошо, что у нее есть план, подумал я. Значит, она понимает, с кем имеет дело, и мне не придется передавать ей слова Мишани – она и так все про него знает. Надо же, улыбнулся я про себя, эти двое стоят друг друга. Какие баталии оба развернули втихаря! Видно, вскоре между ними развернутся настоящие боевые действия. Слава богу, мы с женой расходились совсем иначе… Я вспомнил наш последний обед в кафе, она пришла отдать мне ключи от квартиры, а я достал из багажника сумку с кое-какими вещами, которыми мы оба пользовались и которые она не осмелилась забрать, когда уходила, и конверт – деньги на первое время. Она отказывалась, я настоял. Мы решили посидеть напоследок – как-то неловко было прощаться на улице, у машин, после стольких лет, прожитых вместе, – мы зашли внутрь и сели за столик посреди зала, у всех на виду, другие были заняты. Я видел, до чего она волновалась; пришла, одетая в блузку в синюю крапинку – когда-то она мне очень нравилась на ней, надушенная духами, которые я любил, стало быть, собиралась на наше последнее свидание, а теперь сидела белее белого, боясь взглянуть мне в глаза. Сама ведь мечтала уйти и начать новую жизнь, а сейчас вся дрожала и чуть не плакала… Я и сам на мгновенье поддался чувству, взгрустнул вместе с ней… Сколько всего между нами было!.. Какими мы были детьми, когда только начинали жить, когда женились! Мы вместе взрослели, обрастали серьезными делами и серьезными проблемами, которые нас в конце концов и развели. А в то свидание она сидела передо мной с блестящими от слез глазами, такая нежная, такая родная, что я подумал про себя – зачем мы расходимся? Куда-то вдруг подевались все наши ссоры, все молнии, что огнем носились между нами в последнее время, все вечера, проведенные в молчаливом и окончательном отчуждении… В тот миг все это куда-то исчезло… Может быть, мне надо было сказать ей тогда об этом?

– Может быть, я бы не затеяла всего этого, – услышал я голос Лии. – Ушла бы просто, без ничего. Но ты пойми, я ведь не к олигарху какому-нибудь ухожу! Я не ищу в мужчине денег, положения. Все это у меня было. Я ухожу только ради чувства, ради… если скажу, ради любви, ты будешь смеяться, да?

– Нет, почему… Не буду.

– Тогда я так и скажу тебе: я ухожу ради любви! – торжественно изрекла она.

Я молчал, и она продолжала:

– Раньше я не понимала этого. Я совсем не ценила чувств, думала, какая разница? Зачем мне это надо – любовь, романтика? Теперь только поняла – это главное. Понимаешь, вот мы договорились с ним встретиться, и с этой минуты у меня в душе такой подъем, такой полет!.. Я все дела переделаю, как на крыльях летаю – потому что знаю, что увижу его. Такого со мной никогда не было, клянусь тебе! Даже в юности. А когда мы встречаемся… Я люблю приезжать на свидания пораньше. Знаешь, для чего? Не поверишь: чтобы ждать его. Я люблю приехать пораньше и сидеть в машине, смотреть на улицу, на людей и представлять, как появится он. Я приезжаю за час или за два, если есть время, и сижу, сижу… И я так счастлива в эти минуты, я так благодарна ему за то, что он заставляет меня так себя чувствовать! Мне больше ничего от него не надо. Он мог бы ничего больше не делать для меня, не дарить подарков, не водить в рестораны, главное, чтобы он просто был… И сегодня там, в лесу, я подумала, нельзя, чтобы все вот так закончилось…

Я отпил глоток и передал бутылку ей.

Мне нравилось слушать ее. Голос ее, обычно одинаковый и неторопливый, сейчас то и дело сбивался, как будто она хотела столько всего сказать, что рот, непривыкший к такому темпу, не поспевал за мыслями; руки ее ожили и говорили вместе с ней, она то прижимала их к сердцу, когда говорила о своей любви, то беспомощно роняла их на кровать перед собой, вздыхая, потом вдруг вскидывала в воздух, вопросительно глядя на меня и спрашивая с почти Мишаниной настойчивостью «ты понимаешь, понимаешь меня?». Никогда еще я не видел ее такой взбаламученной, не скрывающей своих чувств, бурной.