Алина

– Ну вот, пошли. Выписываться будем. А то утром старичок наш слиняет куда-нибудь, будем ждать его всей компанией. Пошли сейчас. Я договорился, он ждет нас.

Алина вышла, осторожно, чтобы не потревожить меня, захлопнула дверь, чмокнула меня в лоб, обращаясь со мной как с фарфоровой вазой, и я услышал их шаги на шуршащей дорожке.

Наконец все стихло. Надо было собираться на ужин, но я дал себе еще несколько минут, решив остаться на воздухе и посидеть здесь, пока они не вернутся.

– Как ты себя чувствуешь? – вдруг послышалось в темноте.

Моей руки коснулись горячие пальцы, у лица щекотно блеснули кудряшки волос. Смуглые скулы наклонились ко мне сверху, потом я увидел знакомые мягкие губы в сантиметре от своего лица, которые медленно открылись и произнесли:

– Как ты себя чувствуешь?

Губы коснулись моего лба. Меня как громом ударило. Я вдруг увидел, как эти губы наклоняются к моему рту, как стягиваются на затылке эти кудри в моей руке, как летит в сторону ее одежда, как мне открывается ее маленькая, острая от холода грудь, как я дотрагиваюсь до нее… Черт, о чем я только думаю! Я подскочил на стуле, повел головой, чтобы стряхнуть наваждение.

Лия все еще была здесь. Я поднял глаза и посмотрел на нее сквозь головную боль – слава богу, она не знает, о чем я только что подумал. Она молча глядела на меня своими сияющими продолговатыми глазами, и взгляд мой снова скользнул на ее губы… Я схватился за голову и опустил лицо, заставляя себя не смотреть на нее и не думать о ней. Как не к месту сейчас эти фантазии, упрекнул я себя. До того ли мне в моем нынешнем положении? Не иначе, это все из-за болезни. Скорей бы уж, что ли, пришла Алина…

Она вдруг протянула руку и коснулась пальцами моих волос. Я поднял глаза; внутри у меня все похолодело. По тому, как она смотрела на меня – слишком ласково и слишком смело, по тому, как прислонилась бедрами к моим коленям, как долго не отнимала руку от моей головы, словно показывая, что имеет на это право, я понял: это было не видение. В голове у меня разразились гром и молнии, вихрем пронеслась вчерашняя ночь… Я вспомнил всё. Всё!.. На дорожке послышались шаги, это возвращались Мишаня с Алиной. Черт, черт, черт! Что теперь будет? На мгновенье я забыл о нестерпимой головной боли. Оказывается, это было не самым худшим, что со мной стряслось.

Ужинать поехали в П., снова на центральную площадь, только на этот раз в солидное заведение внутри двухэтажного старинного дома. Не передать словами, что творилось теперь в моем сердце. Алина, добрая душа, ни о чем не догадывалась и считала меня героем, спасшим вчера наши жизни – моя болезнь напугала ее и заставила передумать, пересмотреть вчерашнюю поездку; весь день, пока я отлеживался, она кружила вокруг меня, прикладывая ко лбу компресс и проверяя дыхание, и когда мы ехали на ужин, она заботилась обо мне, как только могла. Мне показалось, она делала это демонстративно, с нарочитой гордостью, и я подумал, что ей, должно быть, нравилось представлять меня героем перед своими родными в свете вчерашних событий. Ее заботливость камнем ложилась мне на сердце. Не надо! – хотелось мне крикнуть ей, – я совсем не герой! Знала бы она, что я натворил вчерашней ночью… Но Алина не знала и продолжала окутывать меня своим вниманием, а я продолжал умирать от понимания своей вины перед ней. Страшно было подумать, как изменятся наши отношения после случившегося, да я и не думал сейчас об этом – не мог.

Мишаня, наверно, тоже ничего не подозревал, во всяком случае, не подавал виду. Меня это не утешало: еще и суток не прошло с того часа, как я был с его женой, и от одной этой мысли у меня волосы на голове вставали дыбом. Что будет, если он узнает?! В машине я не мог смотреть в его сторону; его лысина, блестящая впереди, напоминала мне обо всех жестоких поступках в его жизни, о которых он поведал мне и о которых я догадывался сам. В конце концов я запретил себе думать об этом; я знал, что если стану переживать, то выдам себя с потрохами. Единственный способ выбраться отсюда подобру-поздорову, это делать вид, что ничего не произошло, иначе мне конец.