Алис

Впрочем, через несколько дней уже нечего было думать о переезде куда бы то ни было. Палтов совершенно обессилел. По целым дням он лежал на диване с закрытыми глазами, в состоянии полузабытья. Когда Гординский убедился в том, что болезнь его приятеля перешла в более тяжелую форму, он пришел в отчаяние. Вне себя, он кинулся к лечившему Палтова профессору и, объяснив ему, в каком положении его друг, просил его приехать. Тот явился, осмотрел больного, расспросил самым подробнейшим образом Гординского, причем все время лицо его хранило недоумевающее выражение и, наконец, сказал:

— Знаете ли, это совершенно необыкновенный случай! Я становлюсь в тупик. По моему, с ним все кончено. Он вот так и умрет, как лежит сейчас, так что вы и не заметите. Все признаки отравления крови. Где и как мог он заразиться — не понимаю. Я отказываюсь быть ему полезным. Это верная, хотя и медленная смерть.

Гординский умолял его сделать все, что он может, и тот обещал ему попробовать, хотя не ручался за успех.

Когда профессор уехал, Гординский сел около Палтова и долго всматривался в его бледное, исхудалое лицо. Заметив, что тот не спит, он сказал:

— Борис, скажи мне, пожалуйста, что ты чувствуешь?

— У меня очень болит голова, — слабо ответил Палтов. — Это кто сейчас был?

— Доктор. Борис, что с тобой случилось? Ты серьезно болен. Может быть, от твоей откровенности зависит твое спасение.

Палтов молча отвернулся к стене.

К вечеру ему стало несколько лучше. Профессор, опять посетивший его, изумился.

— Вся надежда на природу. У него, кажется, крепкий организм, может быть, и выдержит.

Ночь сравнительно прошла спокойно, и Гординский даже позволил себе заснуть часа на два. Утром он заметил, что Палтов спал крепким и покойным сном. Чего с ним давно уже не было, он с аппетитом выпил стакан чаю и съел небольшой кусочек французской бужи.

Среди дня опять заехал профессор. Гординский с восторгом передал ему свои наблюдения над больным, но тот только нахмурился.

— На это, голубчик, не смотрите, — сказал он ему. — Это ненадолго. Припадки опять возобновятся и в сильнейшей степени. Нам еще предстоит длинная и упорная борьба, и я не решусь сказать, что мы победим.

Вечером Палтову подали письмо, и вот что в нем было написано: «Вас просят выдать двадцать пять тысяч рублей. Вы отравлены сильным, постепенно убивающим ядом. Противоядие здесь неизвестно, да никто и не определит, чем вы отравлены. Завяжите двадцать пять тысяч кредитными билетами (непременно кредитными и преимущественно крупными) в белый платок и перевяжите его крест-накрест красной лентой. Деньги должны быть положены в четверг, в 9 часов вечера, на Тверском бульваре, на скамейку, что стоит против эстрады. Как только они будут получены, вам тотчас доставят лекарство и вы выздоровеете, Умоляю вас, не упорствуйте. Сделайте это для меня».

Палтов горько усмехнулся и протянул письмо Гординскому. Тот пришел в ярость.

— Это наглый шантаж! Послушай, этого нельзя так оставить. Я заявлю полиции.

— А я умру?!

— О, черт! Но кто же поручится, что они действительно имеют противоядие? Может быть, это ложь.

— Даже вернее, что ложь, — безнадежно согласился Палтов.

— Нет, это неслыханно. Я тебя спрашиваю: в Европе мы или в Азии? Надо, однако, положить им деньги. Но что я все говорю «они» да «им»? Кто такие эти «они»? Кто тебя так поддел? Что это за дикая история?

— Это Алис, — прошептал Палтов.

— Алис? — изумился Гординский. — Петербургская Алис! Она в Москве! Где же она живет?

— Не знаю.

— Ты был у нее?

— Был.

— И не знаешь ее адреса?

— Не знаю. Ни улицы, ни дома не знаю.

— Может быть, узнаешь улицу или дом, если тебе покажут их?

— Ничего не помню. Все мне представляется смутно, как во сне. Помню только негра.

— Какого негра?

— А может быть, это и не был негр. Он вытащил меня на улицу, именно вытащил, я, кажется, сам идти не мог, и бросил на ступеньках какого-то кабака.

— Черт знает что такое! — волновался Гординский. — Да отчего же ты мне ничего не сказал?

— Ну, мало ли отчего не сказал. Однако, как же нам поступить?

— Непременно надо добыть лекарство и хоть для виду положить им деньги. Я уж что-нибудь придумаю. Вот что, я сейчас уезжаю.

— Куда ты?

— Нет, ты, пожалуйста, не мешай! Я заявлю кому следует. А во-вторых, ты дай мне чек, и я получу в банке двадцать пять тысяч. А там мы что-нибудь придумаем. Главное, срок-то короткий, — завтра, в 9 часов вечера, что тут успеешь сделать.

— А знаешь что, Гординский, — уныло и с отвращением сказал Палтов, — махнем на них рукой. Противоядия у них, наверно, нет, просто меня отравили. Я вот вспомнил, что ел там апельсин. В этом апельсине и был яд.

— И зачем ты ел апельсин? — с отчаянием вскричал Гординский. — Я не могу оставить этого дела.

— Как знаешь, мне все равно.

IV