Алиса Длинные Ноги

Чужая среди своих, я отчаялась, красила щеки в синий цвет смерти, пугала по ночам оживших мертвецов и находила величайшее утешение в раздумьях на кладбище, когда вой и стоны замогильные ураганом перекрывали вопли матушки и батюшки!

Чем яснее дни, тем больше туч на моём челе – высохшем от волнений, от несправедливости законов, по которым распутница получала больше золотых монет, чем добродетельная девушка с лицом-Солнцем!

Однажды я собрала в узелок тушки печеных кур, сладости и отправилась в волшебный лес – что лес, что пустыня; в обществе – где отвергается чистота души – сахарный песок превращается в глаза белок.

На тропинке, возле опушки — а вдали чернело Китай-озеро с утонувшим град Кипежем – я наткнулась на старушку – грудями в грУди сбила легонькую с ног, нечаянно наступила ей на живот, вздутый, как у голодного венгра.

Распушенные рыжие волосы старушки (я потом узнала, что она древняя, что ей больше тысячи лет, а по виду – двадцатилетняя распутная девица) огнями эльфийскими расплескались по мху.

Долго мы молчали – я сверху, а старушка, пришибленная снизу, боролись взглядами – мне всё равно, к хуле я привыкла, а старушка, по молниям в очах видно – знатная, повелительница грибов!

Через час она заговорила, и голос её подобен скрежету камней в шторм на прибрежной полосе:

— Их данке либен шуле!

Не кокетничаю с тобой, первородная грешница!

Прошло время, когда я блистала на балах, кокетничала, подсыпала яд в чаши Королей – весело, все танцуют и поют, а Король задыхается, корчится в агонии, рычит, ни гроша на него уже никто не ставит, растаскивают дворцовую мебель – революция!

Больше тысячи лет мне, а выгляжу конфеткой, без обертки усохла, никакие притирания не помогают, пересаживаю печень диких младенцев – организм устал, а душа – душу я продала чёрту за почётное звание ведьмы.

Омолаживаю себя, прихорашиваю, а добрые молодцы мне не по зубам, надоели, и чувствуют они во мне тлен, плесень, эхо веков, когда из глаз не лукавые искорки доброты вылетают, а — безысходность с остатками костей Иннокентия.

Карла – не удивляйся, и имена читаю, мысли людей для меня тарелки с рыбой, всё знаю, цитирую сама себя и волшебника Африкания, – вбей мне осиновый кол между грудей восковых, набиты груди целебными травами для упругости и свежести, но никогда свежесть не вернется в тело тысячелетней танцовщицы.

От моего танца живота сходили с ума пажи и Принцы; обнаженаня на столах в тавернах танцевала среди бутылочек – ИЫЫХМА! чудо птичка я, а теперь – перепел без клюва!

В избушке моей кол осиновый возле кровати; возлягу на ложе, прикрою очи, а ты – сделай милость, кол в грудь вбей и до конца моей жизни ухаживай за мной, находи тихую красоту в моём умирании, в полноценной старости дряхлой карги, вознесённой до красоты бриллианта.

Лицедеев не позовешь, потому не дружишь ни с кем, оттого и нет любовников, которые меня бы удушили раньше времени, половозрелая поэтическая женщина с впалыми щеками старой амазонки!» – ведьма приложилась губами к моей руке – жар побежал по моим гусиным членам, чувствую, что из полуотверстого рта в меня смерть и старость преждевременные переходят, знаю, что дурно поступаю, когда даю волю чувствам с другой женщиной, но заколдована, очарована, и, если бы не моя отчужденность, сгорела бы в пламени страсти ведьмы.

На плечи её взвалила, в уме перебираю цифры, отвлекаю мысли и тело от порочного, злого, нецеломудренного!

В избу привела – изба в сто комнат, во многих измерениях тянется, Дворец Падишаха меньше избы лесной ведьмы!

На чёрную-пречёрную кровать ведьму свалила, ногами уминаю её тело, чтобы осиновый кол в мягкое вошёл – так входит нож в банку с рисом.

Колдунья передумала умирать, проклинает меня, отбивается, но никуда против убежденности не пойдёт, нет силы против порядочности – так бык не столкнет в воду дракона.

Я изловчилась, кол между грудей ведьме воткнула – чудеса в дырявом ведре; Дворец захохотал, потешался над нами каменный, мёртвый!

Груди ведьмы сдулись резиновой перчаткой над бутылью с молодым вином!

Из молодящейся превратилась в разваливающуюся бабку с ограниченными возможностями феи.

Долго прожила ведьма – три года с колом в груди, умоляла, требовала, угрожала, хотела, чтобы я кол из груди вытащила, воскресила; но кол – не хвост собаки, каждый день на него колокол не повесишь.

Первое слово дороже второго; сказала ведьма, чтобы я её жизни лишила, пусть терпит, не переигрывает, мы не в карты сели играть на звание чемпионки по распутству!

Перед смертью прокляла меня, а меня проклятия не пугают, у меня на них с детства иммунитет медицинский; если в день по сто раз девушку клянут, то даже предсмертное проклятие ведьмы свистит серебряной пулей у виска, но пролетает мимо.

С тех пор я жила в избе ведьмы, собирала ядовитые грибы, пела по утрам – жизнь без цели, без мечты: а теперь поняла, моя цель – Вы, госпожа!

Голая вы, обнаженная, и имя ваше – не Нудизм?