Алиса в Стране чудес. Алиса в Зазеркалье. (иллюстрации Дж. Тенниела)

— Боюсь, что не сумею вам все это объяснить, — учтиво промолвила Алиса. — Я и сама ничего не понимаю. Столько превращений в один день хоть кого собьет с толку.

— Не собьет, — сказала Гусеница.

— Вы с этим, верно, еще не сталкивались, — пояснила Алиса. — Но когда вам придется превращаться в куколку, а потом в бабочку, вам это тоже покажется странным.

— Нисколько! — сказала Гусеница.

— Что ж, возможно, — проговорила Алиса. — Я только знаю, что мне бы это было странно.

— Тебе! — повторила Гусеница с презрением. — А кто ты такая?

Это вернуло их к началу беседы. Алиса немного рассердилась — уж очень неприветливо говорила с ней Гусеница. Она выпрямилась и произнесла, стараясь, чтобы голос ее звучал повнушительнее:

— По-моему, это вы должны мне сказать сначала, кто вы такая.

— Почему? — спросила Гусеница.

Вопрос поставил Алису в тупик. Она ничего не могла придумать, а Гусеница, видно, просто была весьма не в духе, так что Алиса повернулась и пошла прочь.

— Вернись! — закричала Гусеница ей вслед. — Мне нужно сказать тебе что-то очень важное.

Это звучало заманчиво — Алиса вернулась.

— Держи себя в руках! — сказала Гусеница.

— Это все? — спросила Алиса, стараясь не сердиться.

— Нет, — отвечала Гусеница.

Алиса решила подождать — все равно делать ей было нечего, а вдруг все же Гусеница скажет ей что-нибудь стоящее? Сначала та долго сосала кальян, но, наконец, вынула его изо рта и сказала:

— Значит, по-твоему, ты изменилась?

— Да, сударыня, — отвечала Алиса, — и это очень грустно. Все время меняюсь и ничего не помню[13].

— Чего не помнишь? — спросила Гусеница.

— Я пробовала прочитать «Как дорожит любым деньком…», а получилось что-то совсем другое, — сказала с тоской Алиса.

— Читай «Папа Вильям»^{a}, — предложила Гусеница.

Алиса сложила руки и начала:

— Папа Вильям, — сказал любопытный малыш, —[14]
   Голова твоя белого цвета.
Между тем ты всегда вверх ногами стоишь.
   Как ты думаешь, правильно это?

— В ранней юности, — старец промолвил в ответ, —
   Я боялся раскинуть мозгами,
Но, узнав, что мозгов в голове моей нет,
   Я спокойно стою вверх ногами.

— Ты старик, — продолжал любопытный юнец, —

   Этот факт я отметил вначале.
Почему ж ты так ловко проделал, отец,
   Троекратное сальто-мортале?

— В ранней юности, — сыну ответил старик, —
   Натирался я мазью особой.
На два шиллинга банка — один золотник,
   Вот, не купишь ли банку на пробу?

— Ты немолод, — сказал любознательный сын, —

   Сотню лет ты без малого прожил.
Между тем двух гусей за обедом один
   Ты от клюва до лап уничтожил.

— В ранней юности мышцы своих челюстей
   Я развил изучением права,
И так часто я спорил с женою своей,
   Что жевать научился на славу!

— Мой отец, ты простишь ли меня, несмотря

   На неловкость такого вопроса:
Как сумел удержать ты живого угря
   В равновесье на кончике носа?

— Нет, довольно! — сказал возмущенный отец. —
   Есть границы любому терпенью.
Если пятый вопрос ты задашь, наконец,
   Сосчитаешь ступень за ступенью!

— Все неверно, — сказала Гусеница.

— Да, не совсем верно, — робко согласилась Алиса. — Некоторые слова не те.

— Все не так, от самого начала и до самого конца, — строго проговорила Гусеница.

Наступило молчание.

— А какого роста ты хочешь быть? — спросила, наконец, Гусеница.

— Ах, все равно, — быстро сказала Алиса. — Только, знаете, так неприятно все время меняться…

— Не знаю, — отрезала Гусеница.

Алиса молчала: никогда в жизни ей столько не перечили, и она чувствовала, что теряет терпение.

— А теперь ты довольна? — спросила Гусеница.

— Если вы не возражаете, сударыня, — отвечала Алиса, — мне бы хотелось хоть капельку подрасти. Три дюйма — такой ужасный рост!

— Это прекрасный рост! — сердито закричала Гусеница и вытянулась во всю длину. (В ней было ровно три дюйма.)

— Но я к нему не привыкла! — жалобно протянула бедная Алиса. А про себя подумала: «До чего они тут все обидчивые!»

— Со временем привыкнешь, — возразила Гусеница, сунула кальян в рот и выпустила дым в воздух.