Алиса в стране Оплеух

Трудно скромной девушке – даже с изменёнными в лучшую… да, в лучшую сторону формами — противостоять мракобесию, человеконенавистничеству, закомплексованной рогатой личности, у которой на уме только унижения и садизм в грубой форме уродливого и зловонного – ковш с нечистотами, а не соперник!»

Графиня пропустила очередной удар в печень, согнулась, поняла, что ещё миг – и проиграет — запятнает честь, отдаст душу, но не по своей воле – что – оправдание, но непроизвольно, без ужимок сердца и необходимых фактов, с которых начинают и заканчивают выпускницы Института Благородных Девиц.

Чёрт сцепил руки в замок, нацелился в длинную, но уже не хрупкую, не лебединую, а — мраморно прекрасную, шею барышни – убьёт, надменно, без разлуки с прошлым – так акула убивает царь-рыбу.

Тело графини Алисы рванулось, девушка бросилась в ноги сопернику – заяц спасается под дубом в грозу.

Сверху пролетели сжатые лапы чёрта, задели краешки волос, но череп не пробили – промах, даже раздражительный, если соперник рассчитывает на собачью победу.

Графиня Алиса перевела борьбу в партер, подбила ноги чёрта, завалила – так крестьянки заваливают сноп пшеницы, насела на ключицы чёрта – профессионально, энергично – мышцы защищали добродетель барышни, поклялись в дружбе и честности, в совместном отмывании грязи с чела разбойника.

Чёрт – оглушенный падением, но не в ад упал, а на базальт – выдохнул половину своей жизни, вращал болотными, мутными очами с недоверием, хрюкал, произнёс с надрывом: «Искупление!», – защищался от небольших, но литых кулаков графини Алисы.

Графиня Алиса расчетливо отводила лапы чёрта, била в морду – мелодично всхлипывали разбитые губы черта, трещало свернутое рыло; крошились в муку клыки – гордость нации.

Барышня била на поражение, на нокаут, на смерть, улыбалась, не осознавала важность момента, а руки – на авось – мстили за всех поруганных девственниц и матерей Допетровской Руси.

ХРЯСЬ! БУМБАРАХ! ПЛЮХ! ОПЛЕУХ!

Даже залепила пощёчину чёрту, но из-за неэффективности пощёчин в литую волосатую морду – снова била кулаками, размеренно, живо, словно с длинноносым агрономом шла по свежей пашне с грачами.

Чёрт дергался, хрюкал, дрыгал маленькими задними лапами – пытался поймать лебединую стальную шею графини на удушающий приём, но понял, что даже брезгливые ящерицы умирают, смирился, получал оплеухи и удары с видимым неудовлетворением, но и с неизбежностью – так невеста в первую брачную ночь склоняется перед драконом.

— Маяковского читал – не потому, что стихи люблю, или интеллигент я, но оттого, что долго живу, и всякое в голову и в глаза лезет, даже картины художников Возрождения; Маяковский написал, что хотел бы умереть, как человек-пароход – товарищ Нетте.

Панихиду бы сыграли по пароходу, да толку – через двести пятьдесят миллионов лет не останется остова парохода, а о поэте Маяковском жалкие лесные наяды с гребнями динозавров вспомнят лишь во время очередного потопа. – Чёрт выплюнул выбитые клыки, плыл под размеренными – можно заснуть вечным сном от монотонности – ударами графини Алисы. – Не догадывался я, что так просто умру – под красавицей, словно под смоковницей, что принесёт обильные плоды.

Вы, графиня, снизу выглядите величественно – груди, ноги, Райские кущи с пещерой неожиданностей – Диснейленд предсмертный.

Я бы с вас написал картину – «Райская морально-устойчивая девушка в стадии предсмертного возбуждения чёрта» – хотя вы и голая, но выглядите, будто в шелках.

Колосс Александрийский с умопомрачительными ногами, попирающими ад.

Не подозревал, что черти умирают, но вы — живое доказательство моей смерти, рука возмездия, воздаяние мне не за грехи, а за оплошность; грехи чёрта бы вылечили, а не сгубили, словно на санках ребенок ухнул в полынью Москвы реки.

Праведник Симеон подшутил надо мной, лучшая шутка – после смерти; искусил вами, подкинул вас, словно ребенка к дому инвалидов, а я – старый чёрт – попался на удочку, забыл, что и на самого сильного богатыря – да и богатырь из меня средний – найдётся победитель.

Возможно, что вы побеждаете меня добродетелью, силой духа, нежной робостью скромной девицы, которую мотылёк приводит в конфузливое состояние штопора.

Не кровь и кости в ваших кулаках, а – мораль, назидание – потомкам, чтобы не обольщались, когда сражались с обнаженной осенней – листья с вас фиговые опали – девушкой.

Мать-героиню я соблазнял, вводил в искушение, нашептывал ей дурное, чтобы душу мне свою оставила – зачем матери-героини душа, если в доме даже каменного хлеба из глины нет, словно термиты слизали.

Останавливается мать-героиня с коляской, а в коляске некрещенный ещё младенец – лучшая подпитка для лукавого; сатана – когда напьется крови некрещенного младенца – летает вольно, свободно, быстрее самолётов КБ «Сухого».

Деньги в кулаке пересчитывает – пять рублей жёлтой мелочью набрала, а самый дешевый хлеб – семь рублей – не дотянется, лиса.