Алиса в стране Оплеух

В театр я вкладываю свои знания, душу выложил, а тут – случка в антракте – горы сдвинутся, если я совершу то, что в интересной борьбе, на жизненном сложном пути достается только прекрасным Казановам с татуировками Собора Парижской Богоматери на плечах.

Вспотел, шкура клочьями лезет, как ватный тулупчик Емельяна Пугачёва.

«Сударыня, полноте!

С умилением и величайшим почтением деградационного зайца взираю на вас, умопомрачительную и зовущую – бутон розы вы.

Мой дядя воевал с собаками, до чина каптенармуса дослужился, а толку?

Умер на праздничном блюде, даже слово прощальное во рту с морковкой застряло.

Когда у актёра всё есть, кроме золота, то предложение одеться по последней моде, с балеринами прокатиться в карете к Яру, послушать вопли джазового негра – краткосрочная – подобна службе в армии – цель.

Я не против отношений за ширмой, но, помилуйте, дражайшая графиня Волконская Наталья Петровна!

Муж ваш – Государственный человек, народный Прокурор – на представление взирает с третьего ряда, ножками сучит, ручки потирает, словно шелуху сдирает, умиляется нашему искусству, а тут – вдруг, да ширма сейчас упадёт, когда я вас оседлаю, белая горлица?

Конфуз вам, а меня – в кандалы и на рудники в Магадан, где в штольнях никогда Солнце не всходит.

Не желаю превратиться в жертву для шашлыка на грузинском празднике поедания свиней; дерзаю, преодолеваю сели и магмавые реки, беру от человека морковь и капусту, а после отдаю экскременты и оплеухи раздаю, потому что иначе – нельзя, неприхотливо, если мы проживаем в стране оплеух».

Сказал и не рад, словно попал в агрегат для скатывания сена в рулоны.

Графиня Волконская Наталья Петровна меня по щекам бьёт, раскраснелась, и кажется, от побоев ещё в больший раж входит, заводит себя на золотой невидимый ключик.

Шепчет, а губы распухли, жаркие, и из нутра графини пламя бьёт Вечное:

«Приятно, когда гусар знатный изъясняется в непосредственной близости мужа; пикантно – муж через ширму, а мы – кони волшебные, за ширмой новый Мир творим с руками и ногами – легче так жить среди чудищ.

Во мне переворачивается питон, и имя ему — Человеколюбие.

Овладей мной, опричник с усами Кролика.

Овладеешь – я задумаюсь – правильно ли я понимаю свою мечту – в лодке под белым зонтиком прокатиться от Астрахани до Будапешта?

Тайная жизнь артистов – победа Мира фей и гномов над эгоцентризмом богатых мужей и бедных жён, победа над частнособственническими интересами захудалого режиссера.

Ограбь меня, друг мой сердечный!

Подло – со злостью мелкого подмастерья – вырви мне зубы, отрави ликёром Шартрез, но только люби меня, здесь, сейчас, за кулисами народного театра, воплоти мечту и очисти воздух подлинного искусства от мелких склок и непониманий.

Догоняй же меня, гренадёр!

Догонишь – я твоя!» – засмеялась, неловко повернула белые ягодицы – ширму сбила, но не обратила внимания, бегает по сцене, смеется, а из одежды на графине – только чепец, да и тот спадает осенним листом.

Я в несвежих панталонах, в цилиндре – краснею – под шкурой не видно, – озираюсь, жду, что молния гнева зрителей меня пронзит от кончиков ушей до хвоста.

Граф Волконский заливается – дитя снегов, каблучками стучит, – супругу обнаженную увидел, полагает, что так положено по сценарию, чтобы – по-французски.

Но некоторые зрители догадываются, порох на полочку мушкета насыпают, кремнем чиркают, искру добывают – сейчас БАБАХНЕТ в моё сердце народного артиста.

Через зал побежал, чтобы не стреляли, оплеухи по ходу раздаю, в ответ получаю – непочтительно без оплеух, не по-богатырски.

Мечтаю, чтобы Ангел меня спас, влюбился в меня беззаветно и поднял над тоской, над смертоубийствами – так подъемный кран спасает балерину из пасти бронтозавра.

Все мы произошли от динозавров, и не стыдимся, даже в коротких штанишках с заплатками.

Думаю, что с ума сойду, и не потому, что графиня Волконская Наталья Петровна в любви призналась, а оттого, что не по чину мне любовь графская; по социальной лестнице я ниже, а в мечтах и в гордости своей надменной – Исаакиевский собор я.

Плюю в зрителей, унижаю действием, но выбрался, вдохнул воздух свободы, даже часами золотыми разжился – прибыток, радость для Белого Кролика, у которого Королева – в личине простой кухарки — по ночам чай с лимоном в горнице пьёт.

Выбежал в поле, упал в белые росы, шепчу слова благодарности Мельпомене – расслабился, длинноногий, избежал любви – а хорошо ли это?

Туман сгустился – не было, и сразу всё окутал – зловещий, чёрный, и голоса из тумана жалостливые, просят флейту между ягодиц засунуть; молнии бьют!

Даже – ужас – показалась на миг голова Сергея Ивановича Королёва.

Я рванул – в пропасть упаду, голову о железобетонный столб в тумане разобью – не страшно, лишь бы дальше и дальше, как в море за осьминогом нырнул.

Выбежал, а за лапку меня юноша в плаще с накинутым капюшоном держит, не отпускает — робкий, слабый, на ладан дышит, как курочка перед свадьбой хозяев.

Я отшатнулся от юноши с безграничным презрением рыцаря, а затем – пощёчины ему, оплеухи – от всей души, как в кинопанораме.