Алистер (СИ)

— К чему это всё? Я сказала, забудем, и, прошу, выполни мою просьбу.

Я отпустил её холодные руки и посмотрел на свои — перчатки были сейчас на мне. Снимать их я остерегаюсь в начале и конце задания, посему не стану рисковать. Я сел обратно на место.

Голос её не дрогнул и не выдавал неприятных ноток. Ей точно не нравилось, что происходит у неё в голове: эта измена с сестрой, обвинения, конец военных действий… Слишком много взвалилось на женщину, которая и не заслужила этого всего вовсе, даже если убрать из списка всё связанное с мужем.

И почему же я исключаю её вину и готов утверждать, что она не заслужила для себя подобной судьбы? Да потому что Проводники ходят исключительно к тем людям, которые удостоились нашего прихода. Звучит громко — да, пафосно! — скорее всего. Но если бы Проводники появлялись всем людям, которые так или иначе умрут в муках — неважно каких, — то нас бы не хватило на весь земной шар. Муки — вещь неопределённая для каждого живого. Это как сорт шоколада — на вкус и цвет для всех различен и любим. И схватив все эти определения, получится столько же вариаций, сколько людей всего, поэтому мы и не помогаем всякому встречному.

Но не всякий чего-то достоин. С заслугами уже намного трудней, соответственно, живых куда меньше, по чью душу ходят мои многоуважаемые коллеги. Иначе наше количество приближалось бы к человеческому, а это не есть хорошо.

Итак, о чём это я… Она мне не верит на слово, но любит, и поэтому просит забыть. В Тихом мире у всех всё сложно, так что я продолжу докапываться до правды, как и обычно этим занимаюсь изо дня на день.

— Похоже, я не разбудила Банжамин. И хорошо. Но она же должна узнать радостную новость!

Я коротко кивнул ей в ответ, но она не унималась, и потом я понял почему.

— Дочь же родная. Она ведь всегда крепко спит. В школу её не поднимешь.

— Да, помню. Но меня рядом тогда не было, — мрачно добавил я.

— Конечно…

После недолгих раздумий я решил сыграть роль несчастливого человека, который спустя два самых страшный месяца воссоединился с семьёй. Я чётко не знаю, каким был при жизни Жак, но считаю, что из-за войны можно стать каким угодно. По итогу я стал мрачным и чуть-чуть приободрённым, чтобы не расстраивать жену. Я столько испытаний пережил на той войне, что вспоминать — причинять себе неубывающую боль в душе. Мне сложно будет жить с этой тяжестью в груди. А рассказывать кому-то — причинять мне и ему дополнительную боль. Я не хочу идти на риски, не хочу, чтобы семья вместе со мной страдала. Лучше отгорожу их от угнетающих рассказов и приму выстрел на себя, лишь бы никто не повторил мою участь.

Такую роль я буду играть.

— Банжамин вместе со всеми решила, что ты мёртв. Я её уговаривала, но она не поддавалась. Как сообщили — опустила взгляд и побежала в свою комнату с подушкой в руках. Она так горько плакала. Как сейчас помню.

— Прости, что не писал. Нам нельзя было никак связываться, — на миг я схватился за ручку чашки, но сразу же отпустил, опустив плечи.

— Жак, я повешу пальто.

Она подошла, однако я не противился, что стоило мне значительных усилий, и сняла с меня моё облачение Проводника. Мне чертовски не нравится, когда кто-либо трогает мою одежду. Во-первых, она моя, а во-вторых, она всё ещё моя. Эта одежда, что обрамляет бесчувственное тело (предмет), является некой защитой. В ней я ощущаю себя безопаснее, лучше, подобно кокону. Но в отличие от бабочки, тело у меня не такое красочное. Я и сам полностью не раздевался… Как-то не думал об этом раньше… Кхм-кхм.

Но чувство в этом облачении не такое, как во Мраке. Это другое. На подробное описание я пока не подготовился.

Ох, как я сдерживался, чтобы не повернуть голову, видя, как моё дитя без стыда вешают на вешалку и заталкивают в этот ящик Пандоры. И ведь я ещё при входе снял туфли. Короче говоря, грусть и слёзы.

Узнав, что в квартире есть ребёнок, мне сразу стало лучше. Как уже упоминалось ранее, люблю я детей, потому что они такие наивные и не умеют хранить секреты. По большей части. Но есть одна загвоздка — меня девочка вряд ли примет за своего отца. Уж слишком я странно выгляжу для коренного жителя.

— Ты можешь пойти к Банжамин. Не разбуди её. Она в последнее время ложится поздно.

— Хорошо, — я похлопал её по плечу и вышел из кухни, направляясь в самую дальнюю комнату.

Вошёл-то я тихо, но эта девочка, заметив тень за спиной, мгновенно повернулась на меня. Она прищурилась и тут же кинула в меня подушкой, укутываясь в одеяло, таким образом прячась от меня. Благо я имел много дел с такими детьми и догадаюсь в нужный момент, что нужно будет делать и с ней.

Я постоял у прохода немного, но затем зашагал к кровати.

— Не трогайте меня! — воскликнула Банжамин, лишая себя воздуха внутри своей «защиты».

— Не трону, — быстро высказался я, неспешно садясь. Я обратился к жене у себя за спиной: — И ты пойди. Я разберусь.

Она с обеспокоенным выражением лица кивнула и закрыла дверь.

— Банжамин, разве ты меня не помнишь? — я всё-таки решил попытать удачу.

— Помню, — неслышно сказала она. — Ты похож на папу.

— Да, похож, — вздохнул я. Эх, не вышло.